Книга Параноики вопля Мертвого моря, страница 51 – Гилад Элбом

На ужин у нас азбучный суп [37] , вареная говядина кубиками, недоваренный картофель, салат с авокадо и пудинг из немолочного шоколада. Ассада Бенедикт, по какой-то причине, не ест «Алефы» [38] из супа.

— Почему ты не ешь свои алефы?

— Я сжимаюсь.

— Я думал, что умираешь.

— Вот поэтому я и сжимаюсь.

— Я думаю, тебе надо немножко потерпеть.

— Что ты хочешь сказать?

— Ничего. Так почему ты не ешь алефы?

— У них странный вкус.

— Не говори глупостей. Все буквы на вкус одинаковы.

— Кроме алефов.

— Ой, ну тебя.

Я иду обратно на пост сиделки. Иммануэль Себастьян и Ибрахим Ибрахим сегодня дежурят, они моют посуду, но я не в настроении присматривать за ними. Я слышу, как они разговаривают на кухне, а ещё я слышу шум воды в раковине, так что я думаю, что они все-таки заняты делом. «Они хотели сделать меня примером, — доносится до меня голос Ибрахим Ибрахима, — символом нашей кровожадности. Вот почему они выстрелили мне в ногу».

— Да ладно тебе, — говорит Иммануэль Себастьян.

— Я серьёзно. Они не стреляли на поражение.

— Прекрати эту паранойю, — говорит Иммануэль Себастьян. — Ты вовсе не единственный, кто убил кого-то. Я вот тоже кое-кого убил, но я же не треплюсь об этом, правда?

— Кем был этот человек?

— Кем? Тебя что, этому учили?

— Кто был этот человек?

— Моя мать.

— Не верю.

— Богом клянусь.

— Ты убил собственную мать?

— Тостером, — отвечает Иммануэль Себастьян. — Я, знаешь ли, был алкоголиком, а потом переключился на психоделические наркотики, и у меня были периоды полной отключки, я вообще не помнил, что я творил. И вот как-то раз, даже не помню, почему, я бросил в неё тостер, пока она принимала ванну.

— И её убило током.

— Нет, конечно — он и включен-то не был. Просто попал в голову и убил на месте. Тяжелый такой старый тостер.

— Кошмар какой.

— Это еще полбеды. Беда была, как избавиться от тела.

— И что ты с ним сделал?

— Избавился от него, не избавляясь от него.

— Не понял?

— Я оставил труп в её квартире, заморозил его, чтобы соседи ничего не унюхали. Я продолжал платить за квартиру, оставлял свет, заходил иногда якобы в гости, периодически посылал якобы почту и приходил, чтобы забрать якобы почту, и все было так гладко, что я подумал, что так можно и продолжать. Но однажды, в один очень жаркий летний день, я погрузил её в машину и повез на пляж, чтобы сделать все ещё убедительнее, и тут меня остановила полиция.

* * *

Мои родители развелись несколько лет назад. Мать вторично вышла замуж за иракского еврея, у которого была множественная миелома и ученая степень по арабской поэзии, а мой отец вторично женился на польско-американской нееврейке, с которой он познакомился во время одной из командировок в Бостон. Моя мать и этот человек из Ирака все еще вместе, но у моего отца не сложилось с этой полячкой. Он привез её в Израиль, и они какое-то время жили вместе, но не все было гладко, и через несколько месяцев она уехала к себе в Бостон, а моему отцу сделали операцию на сердце. Ну, та самая замена клапана, про которую я уже говорил. Ему дали право выбора: механический клапан или клапан от свиньи. Он выбрал свинью, потом аннулировал брак, но его мать — моя бабка — уже проходила положенные семь дней в трауре, как если бы он умер. Согласно еврейским законам, если ты женишься или выйдешь замуж за гоя, ты все равно что умер. И вот моя бабка, которая в своем возрасте утвердилась в своей вере, публично оплакивала якобы смерть моего отца целую неделю, а потом стала вести себя так, как будто он больше не существовал. Я хотел поговорить с ней, спросить, действительно ли она делает все это всерьёз, сказать ей, что брак официально расторгнут, попросить её, нельзя ли отменить эту якобы тяжелую утрату, но она и со мной не стала разговаривать. Я приезжал к ней пару раз, но она не открывала мне. Может, она думала, что со мной отец и что я хочу таким образом обмануть её и заставить увидеться с ним. Может, сын еврея, женившегося на гойке, тоже считается мертвым. Или может, это было из-за клапана. Не знаю. Короче, я больше никогда её не видел. Мой отец тоже.

Когда она умерла, мы были в трауре целый час, не из желания мести. Мы просто не знали, когда она умерла. Как-то раз мой отец шел в банк по улице Короля Георга в центре Иерусалима и встретил старую знакомую его матери, очень старую женщину с тускло-голубыми глазами и номером на руке. Она извинилась за то, что не позвонила ему, когда все случилось.

— Что случилось? — спросил мой отец.

— Твоя мать, — сказала старуха.

— Я и не знал, — сказал мой отец, и они стали плакать посередь улицы Короля Георга, прямо перед банком. Затем он собрался с силами, попрощался с женщиной с номером, пошел домой и позвонил Бенни Миллеру. Бенни Миллер работал с моим отцом несколько лет, а потом тоже укрепился в своей вере, уволился от отца и устроился на работу в компанию Иерусалим Каддиш [39] , в Ортодоксальное похоронное бюро.

— Мне нужна информация о моей матери, — сказал ему отец.

— Сейчас, — ответил Бенни Миллер.

Отец сообщает ему имя своей матери, а Бенни Миллер ищет в компьютере и тут же говорит ему дату смерти, место погребения, ряд и место на кладбище.

Отец поблагодарил его и перезвонил в «Кэпитол».

— Бабушка умерла, — сказал он.

— Когда? — спросил я.

— Шесть месяцев назад.

— Что мы будем делать?

— Мы посидим час в трауре.

По всей видимости, еврейский закон о смерти и трауре предусматривает такие варианты. Если человек умирает, а его родственники не знают об этом довольно долго, им следует сесть и горевать о человеке всего один час, вместо семи дней.

Вот так мы и поступили. Я писал рецензию на новый альбом Monster Magnet, когда позвонил отец, так что я сказал главному редактору, что мне нужен перерыв. До дома я ехал двадцать минут, из чего следует, что у нас осталось еще сорок. Мы сидели на кухне, и отец рассказывал мне, как бабушка покинула Европу в последний момент. На иврите мы здесь употребляем футбольный термин: на девяностой минуте.

Было лето 1939 года, и моя бабка училась в Праге. Немцы уже захватили Чехословакию, и когда она обнаружила, что её требуют в гестапо, она обратилась за помощью к профессорам. Они решили поставить ей какой-нибудь серьёзный диагноз и отправить её в университетский госпиталь. Когда в госпиталь пришли арестовывать её, врачи сказали: заболевание настолько серьёзно, что больную нельзя перемещать, а помимо этого, оно настолько заразно, что лучше к ней и не подходить. Гестаповцы ушли ни с чем, но было понятно, что ближайшие шесть лет выдавать её за пациентку при смерти не получится. Тогда учителя устроили для неё стажировку на один семестр за границей, в Еврейском Университете в Иерусалиме.