Онлайн книга «Мама джан»
|
– Плохие у нас новости, – сказал Медведь. – Олег Черенков теперь по сотне берет! С нас! Теперь на одни отмазки будет уходить две сотни, – ответил Кабан, отодвинув тарелку. – Вот гондон, а! Ну, это я разрулю. Поговорю с Ваграмом. Он разберется. – Не забудь. – Обещаю! – Супер… – Ну, я пойду, а то жена ждет! – Оставайся. Вместе оттянемся. – Не могу, обещал. Иначе она рассердится. Вы где сегодня ночью? – В подъезде. В ночнушке. – Ну давай, удачи всем вам, – он обратился к Рине. – И вам удачи. Персонально. Если бы я не был женат, я женился бы на вас. Рина не нашла, что на это ответить. Цыган ушел. Пацаны пошли потрепаться с Ирой-продавщицей. Нужно поддерживать добрые отношения с нужными людьми. Рина разбиралась в новом мобильнике. Вот так быстро, пять минут и мобила! – А тут все делается быстро, – сказала Оленька – будешь тормозить – сама станешь жертвой. Надо будет симку в твоей мобиле сменить. Попроси Кабана. Лавируя между машинами, чуть ли не до инфаркта доводя водителей, они пересекли Садовое кольцо. Шли старыми московскими проходными дворами, каким-то чудом сохранившимися даже не от прошлой, а от позапрошлой жизни. Забрались в заброшенный дом, предназначенный на снос. Поднялись по лестнице на последний этаж, оттуда проникли на чердак. Здесь было нечто, сооруженное из досок, в виде стола. Кабан запалил свечу. Заплясали размытые тени. – Ну, пацаны – сытого всем прихода! Шоник раздал ампулы. Кабану – две стадола, Оленьке – одну буторфанола, себе – то же, что Оленьке, но две ампулы. Медведю ничего не дал, так как Медведь не ставился. Он пивом немеренно накачивался. Это его вполне устраивало. Ну, и ради бога. Он пристроился в стороне, отхлебывал свое пойло с отлетным видом. У него постоянно был отлетный вид, и он почти всегда молчал. Атмосфера пропыленного чердака тягостно подействовала на Рину. Всего этого она насмотрелась дома. Получается, от чего ушла, к тому и пришла. Только с другого бока. Шоник первым вогнал себе дозу. Уселся на стол, закурил и отрешенно произнес: – О-о, понеслась душа в рай… Потом Кабан поставил Оленьку и поставился сам. Три минуты прихода. Гнетущая тишина. У Рины на лице гримаса. Медведь один обратил на это внимание, подошел и спросил участливо: – Чего приуныла? – Так… Отца вспомнила. – Ну-у… по-шли-и отсюда, – протяжно простонал Кабан. Они выбрались из этого мертвого дома. Рина впереди всех. Выскочила во двор, жадно втянула полную грудь прохладного ночного воздуха. Кабан, Шоник и Оленька заметно взбодрились. – Куда теперь? – спросила Рина Медведя. – Гулять. Маршрут натоптанный. По Садовому кольцу до Павелецкого, потом на Чистые пруды, а оттуда к себе, на Курский. Как на них ЭТО подействовало! Полчаса назад едва ноги передвигали от усталости, а теперь галопом готовы скакать. – Чудно, блин. Мой отец вмажется и сидит, тупо уставившись в ящик. – Это он, наверно, с димедролом смешивал, – авторитетно поставил диагноз Кабан. Они направились по широкому тротуару в сторону Павелецкого вокзала. Рина в любимое занятие окунулась – пялилась на витрины магазинов, глазела в окна кафе и ресторанов. У всех барометр настроения резко вверх поднялся. – Бля-я… – вдруг всполошился Шоник. – Че? – спросил Медведь. – Ашота опять продинамили… Нехорошо-о! Надо было рассчитаться… – Мы забыли, и он забыл. Рина своей песней задурила ему голову. – Кабан, ты Ашоту потом лаве сам отдай… Нах! – сокрушался Шоник. – Конечно, отдам. Рина и Медведь шли, отстав от остальных на несколько шагов, и болтали. Миллион вопросов роился у нее в голове, ей хотелось побольше выведать о всех сразу и каждом в отдельности. – Ты давно в группе играешь? – Месяцев пять-шесть. – А до этого чем занимался? – В институте учился. – Бросил? – Не совсем. Слова из Медведя хоть клещами вытягивай. – Что значит «не совсем»? – не унималась Рина. – Я, видишь ли, подвинутый на компьютерах. Ночи напролет просиживал. Программы разные лепил, по всей мировой паутине шарил. Столько раз сознание терял от переутомления. Однажды вообще у меня крыша поехала… Я почти двое суток провел за компьютером. Меня потом в больнице откачивали. Ну, родители запретили мне и близко к компьютеру подходить. Отобрали технику на хрен. Я психанул, прихватил электруху и ушел к пацанам. Мы и раньше были знакомы, я им аппаратуру налаживал… Иногда играл с ними. Вот и тусуюсь теперь здесь. – А родители? – Что – родители? – Знают, где ты обитаешь? – Конечно, знают. Это отдельная история, – сказал Медведь и, помолчав, продолжал. – Они не понимают, что я уже не ребенок, а вполне взрослый человек. Как хочу, так и живу. – А ты именно так хочешь жить? – Пока да. Мне нравится моя теперешняя свобода. Башли водятся… Сам себя могу содержать… А там, посмотрим. В институт вернусь. У меня академ оформлен. Но под родительскую пяту я уже никогда больше не суну свою башку. – Быть свободной – это очень трудно, – примеряя к себе слова Медведя, задумчиво произнесла Рина. – А не свободным быть – совсем мрак, – убежденно ответил Медведь. – Возьми Кабана. Он ради свободы из детдома сбежал. Оленька в деревне жила. С матерью и отчимом. Мать умерла, она к деду ушла… Представляю, какая в деревне тоска и дикость. Бросила она на хер и деревню, и деда. Вот к нам прибилась. Теперь свободный человек. – А Шоник? – А Шоник по жизни свободен. Он с пеленок на улицах и вокзалах. У него, кстати, сестренка есть, Надька. Ей девять лет всего, а она знаешь как на гитаре лабает. Это полный крышеснос! – А почему ее здесь нет? – Она заболела. Ее Шоник вписал на время к знакомым. Скоро заберет. – Понятно. – Аскает она клево. Ведь аскер должен быть маленьким и худеньким и желательно девочкой. Не то, что Оленька. – А Оленька не играет? – Нет, откуда?! Где бы ей учиться? Между прочим, Оленька на тебя запала. По уши. Она лесбиянка. Так что, сама секи ситуацию. – Лады… Меня к этому не тянет, – она засмеялась и, оборвав смех, спросила как-то неестественно глухо. |