Книга Голливудская трилогия. В 3 книгах. Книга 2. Охотники за удачей, страница 132 – Гарольд Роббинс

— Я не могу о нем плакать, Джонас. Я слишком часто плакала по его вине. Понимаешь?

Я кивнул.

— В жизни он сделал много дурного. Я рада, что хоть раз он поступил правильно.

— Он поступил очень мужественно. Мне всегда казалось, что он меня ненавидит.

— Да, он тебя ненавидел. Потому что ты был тем, чем сам он не стал. Решительным, богатым и удачливым. Наверное, в конце концов он понял, как глупо это было и сколько он уже тебе навредил. И он попытался это исправить.

— Чем он мне навредил? У нас были чисто деловые отношения.

Она странно посмотрела на меня.

— Ты до сих пор так и не понял?

— Нет.

— Значит, уже не поймешь, — сказала она, подходя к перилам.

От загона до нас доносился смех Джоан. У нее неплохо получалось для начинающей. Я взглянул на Монику.

— Она словно родилась в седле.

— Почему бы и нет? Говорят, такие вещи передаются по наследству.

— Я не знал, что ты ездишь верхом.

Она обиженно и сердито взглянула на меня.

— Я — не единственный родитель Джоан, — огрызнулась она.

Моника впервые упомянула отца Джоан. Эта поздняя обида была мне непонятна.

Послышался шум старого автомобиля доктора Хэнли. Выйдя из машины, он остановился возле ограды.

— Это док Хэнли, — пояснил я. — Он приехал осмотреть меня.

— Ну, не буду тебя задерживать, — холодно сказала Моника. — До свидания.

Она спустилась по ступенькам и направилась к загону. Я озадаченно смотрел ей вслед. Никогда я не понимал ее настроений.

— Робер отвезет вас на станцию, — крикнул я ей вслед.

— Спасибо! — бросила она через плечо.

Уходя, она обменялась с врачом парой фраз. Я вернулся в дом, в кабинет моего отца. Моника всегда была вспыльчивой, но пора бы уж ей научиться сдерживаться. Я улыбнулся, вспомнив, как она удалялась, возмущенно вскинув голову. Она очень неплохо выглядела для своего возраста. Мне сорок один, значит ей — тридцать четыре.

* * *

Док Хэнли любил поговорить. Он мог заговорить человека до умопомрачения, но что поделаешь: все молодые врачи были в армии.

Только в половине седьмого он кончил осмотр и стал закрывать свой чемоданчик.

— Все в порядке, — сказал он. — Но будь моя воля, я оставил бы вас в больнице еще на месяц.

Невада стоял, привалившись к стене, и с улыбкой смотрел, как я натягиваю брюки. Я пожал плечами.

— Когда мне можно начинать ходить? — спросил я.

Док Хэнли посмотрел на меня поверх очков.

— Хоть сейчас.

— А мне казалось, что вы не согласны с городскими врачами и хотите, чтобы я лежал?

— Я не согласен с ними, — ответил Хэнли. — Но раз уж вы не в больнице и с этим ничего не поделаешь, то начинайте двигаться.

Он захлопнул чемоданчик, выпрямился и шагнул к двери. Обернувшись, он сказал:

— Какая у вас славная дочка.

Я уставился на него.

— Дочь?

— Ну да, — ответил он. — Она как две капли воды похожа на вас в детстве.

Я не нашелся, что ответить. Неужели он спятил? Все знают, что Джоан — не моя дочь.

Док вдруг рассмеялся и хлопнул себя по бедру.

— Никогда не забуду, как ее мать пришла ко мне на прием! Тогда она была вашей женой, конечно. Никогда в жизни не видел такого огромного живота. Я еще решил: понятно, почему вы так поспешно поженились. — Он продолжал улыбаться. — Но когда я ее осмотрел, то чуть не упал! Оказалось, что у нее всего шесть недель. Она так нервничала, что ее раздуло от газов, как воздушный шар. Я даже отыскал старые газеты и проверил дату вашей свадьбы. Ребенка вы сделали почти через две недели после свадьбы. И вот что я скажу тебе, мой мальчик: у тебя это здорово получается!

Продолжая пошло хихикать, он удалился.

Я сел, чувствуя в горле тошнотворный ком. Столько лет… И все эти годы я ошибался. Так вот что хотел мне сказать Амос.

Что за комбинация — мы с Амосом. Но он, во всяком случае, сам все понял, не дожидаясь, когда его треснут по голове. А я даже и не пытался увидеть правду. Мне нравилось винить весь мир в моей собственной глупости. И это я воевал с отцом из-за того, что он не любит меня! Самая большая нелепость в моей жизни!

Теперь я, по крайней мере, смог взглянуть правде в лицо. Не в его любви сомневался я, а в своей. Я всегда сознавал, что не могу любить его так, как любил меня он. Я взглянул на Неваду. Он все еще стоял, прислонившись к стене, но уже не улыбался.

— Ты тоже видел?

— Да, — ответил он. — Все видели, кроме тебя.

Я закрыл глаза. Теперь мне все стало ясно. Как в то утро в больнице, когда я взглянул в зеркало и увидел лицо своего отца. Вот почему лицо Джоан показалось мне таким знакомым. Это было лицо ее отца. Мое собственное.

— Что же мне делать, Невада?! — застонал я.

— А что тебе хочется сделать, сынок?

— Вернуть их.

— Ты уверен?

Я кивнул.

— Тогда верни, — сказал он и взглянул на часы. — До отхода поезда еще пятнадцать минут.

— Но как? Нам туда не успеть!

— Есть телефон.

Я заковылял к телефону. Позвонил начальнику вокзала в Рено и попросил подозвать Монику. Ожидая, пока она подойдет к телефону, я взглянул на Неваду. Мне стало страшно, и я, как в детстве, искал у него поддержки.

— А вдруг она не захочет вернуться?

— Она вернется, — уверенно ответил он и улыбнулся. — Она все еще любит тебя. Об этом тоже знают все, кроме тебя.

В трубке послышался ее встревоженный голос:

— Джонас, что с тобой? Что-то случилось?

Секунду я не мог вымолвить ни слова, а потом сумел произнести:

— Моника, не уезжай!

— Но мне нужно приступить к работе в конце недели.

— К черту работу, ты нужна мне!

Телефон молчал, и на секунду мне показалось, что она бросила трубку.

— Моника!

— Слушаю, Джонас.

— Я был неправ все это время. Я не знал о Джоан. Поверь мне.

Снова тишина.

— Пожалуйста, Моника!

Она заплакала, и я услышал шепот в трубке:

— Ох, Джонас, я всегда тебя любила.

Я взглянул на Неваду. Он улыбнулся и вышел, прикрыв за собой дверь.

Я услышал, как она всхлипнула, а потом ее голос вдруг стал ясным и полным любви: