Книга Инжектором втиснутые сны, страница 51 – Джеймс Роберт Бейкер

Я что, настолько сомневался? Или думал, что она такая дура?

— Ну что ж, зато ты можешь быть уверен вот в чем, — она поднялась и направилась в кухню. — Как бы эта композиция ни была хороша сейчас, он будет мудохаться с ней, пока не испортит ее напрочь. Половина его проблем именно в этом, сам знаешь. Он просто не знает, когда нужно остановиться.

Она подошла к плите и проверила мясо.

— Ну что ж, всегда есть шанс, что он упадет замертво до того, как все окончательно испортит, — сказал я. — И тогда она выйдет как его посмертный шедевр.

Она втянула носом мясной аромат:

— Что, действительно так классно, а?

— Если только тебе нравятся «Edsels», [306] — я обнял ее сзади.

— Ну так они сейчас стоят недешево, да? В среде коллекционеров.

— Вроде бы да. Правда, достать отдельные вещи — проблема.

Я поцеловал ее в шею. Она положила ладонь мне на руку, словно давая понять — разговор еще не окончен.

— Скотт, помнишь кассету, которую ты завозил тогда к нам домой?

— Да, — в горле у меня снова пересохло.

— Ты ее слушал? — в ее голосе был страх.

— Нет, времени так и не нашлось, — ответил я как можно спокойнее. — С ней просто путаница вышла. Предполагалось, что там записана его музыка. Но он позвонил мне в студию и сказал, чтобы я ее не слушал.

— Он объяснил, почему?

— Нет. Не совсем. Просто сказал, что там записано совсем другое.

Я почувствовал под руками дрожь ее тела. Она выскользнула из моих объятий, беспокойно огляделась в поисках, чем бы заняться, и наконец занялась бутылкой с вином.

— Хорошо, что ты ее не слушал, — сказала она, стоя ко мне спиной и обдирая фольгу с горлышка.

— Это почему же?

— А, да там совершенно стыдный материал, который я записала очень-очень давно. Году в шестьдесят девятом. Отстой полный, просто ужасно. Для соло-альбома, который так никогда и не вышел.

— Если серьезно, то очень жалко, что я эту кассету не послушал. Не могу представить себе, чтобы то, что сделала ты, не было бы по меньшей мере потрясающим, хоть в какой-то степени.

— А, ну есть много такого, о чем ты не знаешь.

Есть ли? И хотел ли я знать?

— Он привык, что я кончаю в самых невообразимых раскладах.

Привык? Еще тогда, в шестьдесят девятом? Неужели запах духов на двухъярусной кровати сохранился там аж с шестьдесят девятого года?

— Да уж, еще бы, — ответил я как сумел беззаботно и поднял крышку посудины с мясом. Вырвался клуб пара, пахнущего бургундским вином.

— У-у, как вкусно пахнет, — сказала она и обняла меня сзади, прижавшись ко мне, вжавшись в меня, словно искала убежища, где можно было бы ни о чем не думать.

— Ага, очень, — согласился я. И поцеловал ее.

После ужина мы уселись на кожаном диване и смотрели по телику фильм «Гиджет». [307]

Смеялись не переставая, на разные голоса добавляли в диалог всякие дурацкие реплики. «Ой, Мундогги, — бойко тараторила она голосом Сандры Ди, — плевать я хотела на серфинг. Я всего лишь хочу, чтобы ты у меня отсосал». «Да ладно тебе, Гидж, — отвечал я голосом Джеймса Дарена [308] под унылый средний план, — он у меня твердый, как утес, и никто нас не видит». Закончилось все тем, что мы катались по дивану и хохотали до боли в животах. Я уже не помнил, когда последний раз так веселился — по-глупому и от всей души.

Во многом вечер был просто замечательным. Совсем как в те времена, когда мы с Черил были вместе, и тоже дурачились и хохотали — однако ни разу за все это время я не вспомнил о Черил, и вечер удался еще и поэтому. Здесь были только я и Шарлен — свободные от призраков, от тягостных раздумий, свободные от прошлого. Только она и я — в этой комнате, на этом диване, следы от «ремингтона» на сучковатых сосновых стенах, мягкий свет из-под янтарного абажура, тупой фильм по телеку. Только мы двое — развлекающие сами себя, счастливые и довольные. Такими мы могли бы быть всю нашу оставшуюся жизнь.

Когда фильм закончился, я погасил свет и выключил телевизор. И мы занялись серфингом, и почти всю ночь катались на смертоносных волнах.

Воскресенье выдалось отличным, ясным и бодрящим, на небе не было ни облачка. Я сгонял на попутках в город, закупил еды. Когда я, возвращаясь, подходил к дому, услышал Шарлен, играющую на пианино. Мелодию я не узнал, но она была чудесной. Романтической, но были в ней и другие грани, из-за которых она не была слащавой. Я заподозрил, что это одна из ее собственных песен.

Она прервалась, услышав мои шаги на крыльце — наверное, точно так же, как миллионы раз прерывалась, заслышав шаги Денниса. Встретила меня у дверей. Мы поцеловались.

Днем остров оказался безлюдным, я никогда его таким не видел. Мы наняли у Авалона верховых лошадей и отправились кататься по тропинкам. Единственные всадники, которые нам встретились, — пожилая пара, оба суховатые, седоволосый живчик-ковбой и его жена, в потертых «левисах» и жилетке из денима. От них так и веяло согласием, словно они были из тех редких пар, когда люди как полюбили друг друга лет сорок-пятьдесят назад, так и по сей день любят. Мы обменялись улыбками; уже спустя довольно много времени после того, как мы разъехались с ними, мы услышали веселый смех женщины, донесшийся с нижней тропы.

Ночью, в постели, Шарлен прижалась ко мне.

— Знаешь, — сказала она, — может, это и странно звучит, но ты для меня — словно моя мечта вдруг стала реальностью.

— Да, ты тоже для меня как мечта, — я провел рукой по выпуклости ее груди, нежно потеребил сосок.

— Я серьезно, — сказала она.

— Я тоже.

— Нет, ты — нет. А я — да. Я хочу сказать, что когда у меня все было — хуже некуда, я часто представляла себе, как все могло бы быть по-другому. Я придумала себе целую жизнь, другую жизнь, в которой я была бы свободна от Денниса, стояла бы на своих ногах. Была бы сама себе хозяйкой. Как настоящая современная женщина, и все такое. Это было безумием — я тогда даже из своей комнаты не могла выйти. Но думаю, что меня спасло только то, что я держалась за эту фантазию, какой бы нелепой она ни была.

— Не думаю, что она нелепая.

— Конечно же, я всегда представляла себе, что когда-нибудь обязательно встречу мужчину. Кого-нибудь совсем не такого, как Деннис. Кого-нибудь вроде тебя.