Онлайн книга «Авиньонский квинтет. Ливия, или погребённая заживо»
|
— А как насчет счастья? Нашли? — спросил Сатклифф с легкой гнусавостью, пародируя настырного репортера. — Роб, счастье находишь, только когда перестаешь его искать. — И все же?… — Нет. — Но почему? — Я бы непременно вам ответил, если бы знал, что сказать. — Я так и понял, что не нашли. Когда вы вернулись в свою квартиру, то очень скверно сыграли токкату на фисгармонии. — Музыкальное сопровождение к нервному срыву. Я размышлял обо всей нашей психоаналитической болтовне насчет океана сексуальных побуждений. Дойдя до предела мужского отчаяния, я крикнул: «Господи, Боже мой, за что ты соединил меня не с женщиной?» Когда Ливия спала со мной, о ком она думала, кого любила в своих фантазиях? Кто был моей соперницей, смуглой леди сонетов? Откуда мне было знать? Она отлично маскировалась. Однажды заведясь от обычного поцелуя, она отвернулась и словно на кого-то смотрела, используя меня в качестве machine a plaisir. [19] — И все же у вашей Ливии были идеалы. — Идеалы недосягаемы — именно поэтому стоит ими обзаводиться. Яблоко надо сорвать с ветки. Если дождаться, пока оно упадет само, то неизбежно разочарование — станет ясно, что оно — лишь плод воображения. — Яблоко, явившее закон тяготения, было желанием Ньютона? — Безусловно. Кроме того, не забывайте, что мы крайне мало знаем свою истинную сущность, свои склонности и пристрастия. Потому мы с Констанс и отправились в Вену, хоть чему-то научиться. — Но это не принесло вам облегчения, наоборот, вы еще больше расстроились, узнав правду о своей сексуальной ориентации. — Возможно; и все же знание — своего рода экзорцизм. [20] Я очень благодарен Констанс, она, в отличие от меня, читала по-немецки и держала нас в курсе того, что писали в Вене и Цюрихе; и хоть учебу она забросила, но врачом успела стать замечательным. Собственно, она и помогла мне понять Ливию. — И какая от этого была польза? — Никакой. Просто знать — этого мало, этого всегда мало, но теперь я мог посочувствовать ей. И я многое понял, например, причину нападавшей на нее время от времени демонстративной неряшливости, это был своего рода бунт против своей постылой женственности, желание шокировать мужчину. Или еще одна черта: она никогда не могла посидеть спокойно, все ей надо было куда-то бежать. По нескольку раз на дню она отправлялась в деревню — якобы забыла что-то купить. Меня это поражало, я чувствовал, что это вранье, и, конечно же был прав. Как говорила Констанс, она попросту высматривала добычу — грозный рыцарь в доспехах! Все это, естественно, было очень ценно, я имею в виду информацию. А вы как думаете? Сатклифф промолчал, и Блэнфорд, раскурив сигару, продолжал: — Скоро не останется никого, с кем можно иногда поболтать, кроме вас. До чего же грустно — и что я буду делать? Да и вы ужасно меня утомляете! Наверно, я сойду с ума. — Мы напишем книгу. — О чем? — О бесконечности отчаяния, о неподатливости языка, о недоступности искусства, о скуке любви. — Ливия и Констанс — два лица? Переставленные головы! — Два липа. Понимаете, Обри, мужчина-гомосексуалист любит свою мать, а женщина-лесбиянка свою мать жестоко ненавидит. Вот почему она не рожает детей, а если рожает, то производит на свет любимца эльфов [21] либо ведьму. Мы с вами что думали? Что будто бы Ливия любила свою сестру Констанс, потому и вышла за вас замуж, чтобы исключить ее из игры. Ей было нестерпимо больно представлять вас вместе. — Но Ливия спала с множеством мужчин. — Конечно, и делала это с дерзким презрением, чтобы доказать собственную маскулинность, превосходство своего мужского «я». Храбрая картезианка. [22] Она бегала по подружкам, предъявляя им окровавленные мужские скальпы. Своего рода антиреклама. «Смотрите, какие эти мужчины слабаки, как просто заполучить их скальп!» — Увы, возразить нечего. — Сатклифф дотронулся до лысины на макушке, совсем недавно появившейся на его крупной голове. — После того, что я пережил с Пиа, пришлось купить накладку, — признался он. — Точнее, после всей этой психоаналитической тарабарщины. А ведь я узнал только то, что активные лесбиянки печально известны своим нежным отношением к собакам — но я-то не пес и не собираюсь им становиться. Еще один вопрос — Иисус был лесбиянкой? — Вот этого не надо, — сказал Блэнфорд. — Не выношу зряшного богохульства. Тогда Сатклифф и спел коротенькую психоаналитическую песенку, которую сочинил когда-то в честь великих мужей науки: Радостный, [23] Юный, [24] Неистовый, [25] Гроддек, [26] Неистовый, Юный. Оборвав себя, он неожиданно спросил: — Et le bonheur? [27] — Конечно. — Не может быть, чтобы его нельзя было найти. Где-то оно должно быть, просто его не видно. Почему бы нам не написать подробную автобиографию? Давайте! Поквитаемся со всеми! — Последнее средство защиты! Все на борт ради последнего алиби! — Что говорит мужчина, когда от него уходит жена? Он в ярости, вопит: «Во что ты превратила плиту! Всю искорежила! А кто будет жечь сахар для этого чертова пирога? Горло дерет от твоей кислятины?!» — Или ищет утешения в искусстве: приятно вспомнить крики задыхающейся Дездемоны. — Или станет вдовцом и с отчаянья обзаведется волосатой горничной, которая в положенное время родит малютку цвета ревеня. — Участь романистов, связавшихся с поварихами. Но у меня один Кейд, и он не умеет готовить… |