Книга Моя жизнь как фальшивка, страница 16 – Питер Кэри

– Какой фигляр?

– Какой? Тот громила, черт бы его побрал! Который торчал в первом ряду. «Автора, автора»! Меня и так уж осмеяли дальше некуда, а тебе все мало? Нанял это чудовище, чтобы поиздеваться? и

– Какое чудовище?

– «Спросите автора, на хрен!» Двухметровые верзилы хорошими актерами не бывают, а этот уж и вовсе из рук вон. Подобрал придурка, похожего на фотографию Маккоркла, да? Очень умно, Кристофер, и очень подло. Твоя подлость – вот что меня добивает. Ты бывал в нашем доме. Ты праздновал Седер за нашим столом. В голове не укладывается!

Только теперь Чабб сообразил, что того чудака в суде Вайсс принял за нанятого им злодея, хотя подобное существо могло появиться в зале и без всякой интриги. Эта часть города кишит пьяницами и бродягами, которые ищут приют в штабе Армии Спасения на Виктория-авеню. Они отсиживаются, например, в городской библиотеке; в свое время Чабб ежедневно подкармливал одного такого булочкой с маслом, но не имел никакого отношения к длинноволосому гиганту. Хуже другое: Вайсс видел в его поступках лишь зависть, он так и не понял, с какой целью Чабб устроил свою мистификацию, он воспринимал ее ad hominem [45] . Вот с этим Чабб смириться не мог. Он поднялся с постели, кое-как уговорил Вайсса перебраться в кухню, откопал бутылку двухшиллингового красного вина от «Джимми Уотсона». Вино разлили по баночкам из-под варенья, они оба уселись друг напротив друга за стол, и Чабб заговорил о том, что не давало ему покоя: о распаде смысла. Все равно что разговор утки с цыпленком, – так отозвался он об этой беседе годы спустя в Куале-Лумпур, когда его речь пропиталась поговорками Кампонг-Бару.

Вайсс ничего не слушал. Чабб смог убедить его только в одном: сумасшедший в суде был просто сумасшедшим. При этом Чабб всячески льстил старому другу: мол, на суде он бьется как лев. Посрамил всех.

Вайсс отблагодарил его по-своему: сказал, что собственные стихи Чабба – второй сорт. Если потомство его вспомнит, то лишь благодаря «Бобу Маккорклу».

– Я не стал спорить, – сказал Чабб. – Хорошенько отделав меня, Вайсс приободрился и, когда уходил из квартиры Гордона, был в отличном настроении, готов к следующему раунду. Мы спустились по узким ступенькам, я открыл дверь, и Вайсс вышел на улицу как раз когда первый трамвай выехал из-за угла, минуя здание казначейства. «Увидимся в суде», – вот что сказал мне Вайсс на прощанье, мем. Разве так скажет человек, надумавший прийти домой и повеситься?

– ЧТО Ж, – сказал Слейтер, – нам всем пора спать.

Я только диву далась: внезапно превратившись в какой-то вихрь бешеной активности, Слейтер, требуя счет, замахал руками официанткам, которые толпились под рыцарскими доспехами у литого пластикового камина.

– Джон!

Он подался вперед и взял меня за руку.

– Ложись в постель, – посоветовал он, улыбаясь, но больно сжимая мои пальцы. – Ложись, девочка. Ты еще нездорова.

Я попыталась отодрать его крупные, сильные пальцы, но Джон потянул меня и заставил встать.

– Джон, право же, мне гораздо лучше!

– Врача надо слушаться! – сказал он, глядя на меня в упор.

Я была в ярости, но сумела сдержаться, и то лишь потому, что боялась еще более унизить Чабба. Иначе я бы, пожалуй, съездила Джону по физиономии – но вместо этого зевнула и слегка потянулась. Дослушаем в следующий раз.

– Да, – подтвердил Чабб, не встречаясь, однако, со мной взглядом и пряча драгоценный документ в карман. Слейтер, видимо, этого не заметил – ведь любой клочок бумаги всегда пробуждал в нем любопытство. Но сейчас он торопился прогнать нежеланного посетителя.

– Рад был повидать тебя снова, – сказал он Чаббу. – Вспомнить славного старину Гордона.

Чабб сразу же повернул к выходу. Метнув на Слейтера злобный взгляд, я поспешила нагнать гостя и пошла рядом с ним, глядя себе под ноги на немыслимую клетчатую дорожку. Этот человек пробуждал во мне сложные чувства – помимо алчности, которую он раздразнил обрывком чужой рукописи. Что-то в нем было трогательное. Импульсивно я просунула руку ему под локоть и не отпускала, пока мы не окунулись вместе в похлебку ночи. Слейтер тащился позади, наблюдая за нами бдительнее интуристовского гида.

– Могли бы продолжить завтра, – предложила я. Чабб посмотрел на меня в упор.

– Спасибо, – сказал он, а потом резко повернулся и захромал по узкой бетонной дорожке мимо такси.

Вернувшись в наш вульгарный холл, я заметила в золотых блестящих колоннах преследовавшую меня тень Слейтера, и устремилась к лифту.

– Сара! – У дверей он нагнал меня.

– Дерьмо! – сказала я.

– Выслушай меня, Сара.

– Нет. Дерьмо и есть дерьмо.

Он нажал кнопку моего этажа, а я – его, но мой этаж был ниже, и Слейтер вышел вместе со мной.

– Я не хочу разговаривать с тобой, Джон. Не входи.

Он запросто мог ворваться силой, а потому, не вынимая распиравшего мой кошелек ключа, я вернулась к лифту. Так, вместе, мы опять спустились в фойе, и тут Слейтер имел наглость снова схватить меня за руку.

Швейцар-сикх поглядывал в нашу сторону, однако мне уже было наплевать: сцена так сцена.

– Отпусти меня, Джон, а то сильно пожалеешь!

Он давно знал меня и тут же подчинился.

– Неужели ты веришь этому человеку, Сара? – спросил он.

– Сама не знаю. Ты помешал мне разобраться.

– Он же чокнутый. Разве по глазам не видно? А кожа? Склизкая, словно у священника.

– И что? Он – бесполый? Евнух? При чем тут его кожа?

– Микс, мне о нем известно гораздо больше, чем тебе. Объяснить тебе, чем этот человек опасен?

– Не стоит.

– Нет?

– Нет.

– Как угодно, – произнес Слейтер и, к моему огромному облегчению, пошел прочь. Лишь много времени спустя я узнала, куда он направился, едва за мной закрылась дверь лифта: на Джалан-Тричер, в пользовавшееся дурной славой кабаре «Восточный Ориент», у которого он много лет назад позаимствовал название для своей популярнейшей эротической поэмы.

В ТУ НОЧЬ МНЕ СНИЛОСЬ, будто я умерла. Тело мое должно было упокоиться на кладбище посреди болот Эссекса; все содержимое редакции на Шарлотт-стрит валялось вокруг меня в мерзостной трясине. Могильщик, обернувшись старьевщиком, принялся разбирать бренные останки моей жизни. Жадно схватил уродливую стаффордширскую фигурку, подаренную мне братом, но мои аккуратные папки отбросил в сторону. Разозлившись на то, что мое наследие попало в столь некультурные руки, я свирепо набросилась на старьевщика, расцарапала ему лицо – и тут увидела, что это лорд Антрим, поняла смысл сна и заплакала.