Книга Рыжий, страница 25 – Джеймс Патрик Данливи

— Мой дорогой, не нальешь ли ты мне еще?

— Не премину это сделать, мистер Дэнджерфилд.

И почему меня не миновала сия чаша? А я-то был уверен, что со мной никогда не может произойти нечто подобное. Ну ладно, слава Богу я не прошелся в таком виде по Скале. Мне нужна компания, чтобы было с кем поговорить. Мне ведь не с кем общаться. Все что я могу — возвратиться домой и по дороге купить баранью голову.

Он толкнул сломанную зеленую дверь и устало плюхнулся в разодранное кресло. Мэрион на кухне. Он тупо пялится на нее. За ней, на стене, счетчик газа. Должен заметить, что сам счетчик зеленый, прорезь для монет сделана из латуни, а сам этот счетчик отмеряет газ, на котором я готовлю свою жалкую жратву. И больше я не могу это выносить.

Дрожащий голос Мэрион.

— Я так больше не могу, Себастьян.

Себастьян смотрит на нее с интересом.

— Я серьезно. Это уже слишком. Ты напился.

— Дорогая, Мэрион. Я серьезно. Это уже слишком. Ты напилась.

— Я уйду от тебя.

— Ты уйдешь от меня.

— Я не шучу.

— О, ты не шутишь.

— Да.

— Мэрион, я расстроен. Знаешь ли ты, что означает быть расстроенным? Это означает, что я могу сделать все, что угодно. И если ты не оставишь меня в покое, я прикончу тебя. Мне нужен покой. Теперь, Мэрион, ты знаешь, что мне нужно. Покой, черт его побери.

— Не ори на меня. Я тебя не боюсь.

— Нет, ты боишься меня, Мэрион. И так-то лучше. Держись-ка от меня подальше.

— Ни чуточки тебя не боюсь. Жалкий тип.

— Моя дорогая Мэрион, ты взволнована. Ты действительно взволнована. Твои глазки слезятся. Приляг, чтобы успокоить нервишки, и я угощу тебя синильной кислотой.

— Ты пожалеешь, что наговорил столько лишнего. И как у тебя только язык поворачивается! Шатаешься по ночам, пьешь, безобразничаешь. Ты пришел домой пьяный в последний раз! Как далеко ты можешь зайти? Как низко ты можешь опуститься? Скажи мне, как низко?

— Жил-был человек в Оттаве, он прожил всю жизнь в канаве.

— Доброе имя моего ребенка опорочено. Да разве ты заботишься о ней? Ты ходил на занятия, не правда ли? У тебя даже хватило наглости слямзить те жалкие гроши, которые я хранила за часами, а теперь ты развалился в кресле, отвратительно ухмыляешься и говоришь, что убьешь меня. Ну ладно, попробуй. Это все, что я могу сказать. Попробуй. И хочу сказать тебе кое-что еще. Я написала твоему отцу. Написала обо всем. Обо всех, повторяю, всех твоих дурацких выходках.

Себастьян сидит на засаленном кресле, вцепившись руками в подлокотники. Он пристально смотрит на нее, не сводя глаз с ее перепуганного лица.

Себастьян говорит тихо, медленно.

— Ты совершила большую ошибку, Мэрион. Очень большую ошибку.

— И вовсе нет.

— Очень большую ошибку, Мэрион. Ты вынуждаешь меня принять решение.

— Не смей так говорить со мной. Это невыносимо.

— Ты совершенно не имела права так поступать. Ты понимаешь? Не имела права.

— Прекрати.

— Что именно ты ему написала?

Мэрион плачет, закрыв лицо руками.

— Спрашиваю тебя еще раз. Что ты ему написала? Отвечай!

— Ты ужасный. Ужасный и отвратительный.

— Так что ты ему написала, черт побери!

— Все.

— Что?!!

— Я написала обо всем.

— Что же, черт тебя побери, ты ему рассказала.

— Правду. О том, что мы голодаем. А у ребенка рахит. Потому что ты пропиваешь все до последнего пенни. И об этом доме, и о том, что ты избил меня, когда я была беременная, вышвырнул из постели и столкнул с лестницы. И о том, что мы уже должны несколько сот фунтов. Всю неприглядную правду.

— Тебе не следовало это делать. Ты слышишь, что я говорю?

Прерывающийся от волнения голос Мэрион.

— Как ты только можешь так говорить? И что ты хочешь? Чтобы я всегда так жила? Чтобы у меня не оставалось даже надежды что-либо изменить? И чтобы мы вместе мечтали, что ты станешь великим адвокатом? Но ведь ты не ходишь на занятия и жульнически сдаешь экзамены, а все свое время проводишь на помойках. Шляешься каждую ночь. Я ненавижу этот дом. Ненавижу Ирландию и все, что тут есть. А ты бросаешь меня в этой отвратительной норе, и я сама должна приводить ее в порядок.

— Заткни свою пасть.

— Ни за что.

— Заткнись.

— Ни за что.

Он медленно протянул вперед руку и взял за абажур настольную лампу. Поставил перед собой на маленький столик.

— Так ты заткнешься или нет?

— Нет.

Он взял лампу за ножку и швырнул ее об стенку. Лампа разлетелась на куски.

— А теперь заткнись

Притихшая, с испуганными, полными слез глазами, Мэрион смотрит на мужчину в плетеном кресле. Розовыми, пухлыми пальцами мужчина держит остов разбитой лампы. Зловещий человек. Смотрит на нее в упор, и она не находит в себе сил, чтобы встать и выйти из комнаты. Мужчина рычит:

— Дегенератка. Чертова англичанка. Дура. Слышишь меня? Плачь, плачь. Ты сделала то, за чтобы я вообще убил бы любого. Шлюха-интриганка. Слышишь, что я сказал? Я сказал, что ты шлюха-интриганка.

— Не говори со мной так, пожалуйста.

— Это письмо обойдется тебе в хорошенькую сумму денег. Слышишь? Денег. Если ты еще раз напишешь моему отцу, я тебя задушу.

— Прекрати, ради Бога.

— Я в полном бешенстве. Чтобы такое творилось у меня дома. Только этого не хватало. Мне хочется разгромить этот дом. И все, что в нем находится, я превращу в щепки. И тогда у тебя не будет дома. Ты окажешься в канаве. И там твое место. Черт бы побрал твоего хама-отца, грубиянку-мать и титулованного стукача — твоего дедушку. Знаешь, кто они? Нежизнеспособные отбросы общества.

— Пожалуйста, прошу тебя, прекрати.

— Убирайся.

— Пожалуйста, Себастьян.

— Убирайся, черт тебя побери. Слушай, что я тебе говорю, убирайся или я придушу тебя прямо тут.

— Почему ты стал таким?

— Ты меня таким сделала. Именно ты.

— Нет, не я. Ты не можешь меня в этом обвинять. Я сожалею, что написала твоему отцу. Я сожалею об этом.

— Убирайся.

— Неужели ты не видишь, что я раскаиваюсь? Неужели ты ничего не видишь?

— Ни черта я не вижу. Я сумасшедший и слепой. Я свихнулся.

— Пожалуйста, прекрати. Прошу тебя, Себастьян, прекрати.

Мэрион прошла половину комнаты по направлению к извивающемуся в кресле, скалящему зубы, размахивающему руками человеку.