Книга Рыжий, страница 29 – Джеймс Патрик Данливи

— Тройную порцию ирландского «Золотого ярлыка». И побыстрее.

— Прошу прощения, сэр, но я боюсь, что не смогу вас обслужить.

— Вы что?!

— Не смогу обслужить вас, сэр, правила нашего заведения, понимаете ли, вы выпили уже достаточно.

— Я уже достаточно выпил? Да что вы несете?

— Я думаю, вы уже удовлетворили свою потребность. Я полагаю, вы уже выпили достаточно.

— Вы ведете себя оскорбительно.

— Прошу вас, успокойтесь, сэр. Когда вы протрезвеете, сэр, мы будем рады вас обслужить. Вам надо немного поспать, сэр.

— Какое хамство. А уверены ли вы, что вы сами не под градусом?

— Я призываю вас к благоразумию, сэр.

— О Боже праведный!

Себастьян отошел от стойки, толкнул дверь и оказался на улице. В полном бешенстве. Он шел мимо витрин магазинов, торгующих ручками и карандашами, мимо каменных ступенек, ведущих к дверям, стилизованным под эпоху короля Георга, мимо кондитерских со старухами, сгрудившимися вокруг столов. Итак, я пьян. О Христос мученик! Пьян. Ничего не остается как стерпеть и эту обиду, подобно тому как я стерпел уже множество других. Через несколько лет боль утихнет — в этом нет никакого сомнения. Еду в трамвае. Далёки. Миленький маленький городок, раскинувшийся у прибрежных скал. Нарядные замки и все такое. Сюда я перееду, когда разбогатею. Ненавижу эту страну. Ненавижу так, как ничто другое. Пьян. Вытащить этого сукиного сына за уши из-за стойки и отколотить как следует. Нет, нужно обо всем позабыть. Я ведь на самом дне. И, следует признать, я почти потерял контроль над собой. Но я не позволю себя оскорблять. Неслыханное хамство.

Он прошел мимо клуба «Килдари», перешел на другую сторону улицы и, ожидая трамвая, прислонился к забору Тринити-Колледжа.

Все-таки какое славное местечко. Несмотря на все разочарования и обиды. Мне, впрочем, вспоминаются и неприятные моменты, которые мне довелось там пережить. В студенческой столовой в первую неделю моего пребывания в Тринити. На дворе тогда стоял отчаянно холодный октябрь, и я ужасно мерз. И поэтому было приятно зайти в столовую, потому что вдоль ее стен проходила толстая труба с горячей водой. В этом большом зале, с огромными портретами, подвешенными высоко под потолком, я старался держаться подальше от стен, опасаясь, что один из них может свалиться мне на голову. Но ведь так приятно зайти в столовую в холодный, столь обычный для Дублина день и поздороваться с милой гардеробщицей, принимающей у входа студенческие мантии, и затем двигаться в очереди, состоящей исключительно из студентов и преподавателей, с жестяным подносиком в руках. В те волшебные дни всего лишь за полкроны можно было взять мягкую булочку и белую тарелку. А еще дальше обнаруживались премиленькие шарики из масла. В виде колокольчиков. А еще дальше седовласая дама подавала картофель. Как вы там теперь? А тогда у меня наготове всегда были полкроны, за которые я мог взять кусок кроличьего пирога у восхитительной рыжеволосой дамы, молодеющей с каждым днем, а затем сказать еще тише, потому что слова эти были волшебные, и немного спаржи, пожалуйста. Если только она у вас не заканчивается. Нет. А еще дальше — блюда с трюфелями. Приходилось приходить пораньше, чтобы застать трюфели, потому что их моментально расхватывали — настолько они были вкусны. На следующем столике сахарница, ведь я собирался взять немного сливок, чтобы перемешать их с дольками бананов в салатнике, а затем наконец касса. О Господи, два шиллинга, шесть пенсов. А в тот день я был зверски голоден. Я обошел все столы, выбирая еду и любовно расставляя ее на подносе. Голова моя одеревенела от напряжения и глаза болели. Поднос выскользнул из моих рук и упал на пол. Апельсиновое желе перемешалось с осколками стекла, потому что в тот день я купил стакан молока, чтобы выпить его вприкуску со сдобной булочкой. Они обвинили меня в неуклюжести и спросили, зачем я это сделал. Иногда в моем сердце, слышится музыка, предназначенная только для меня. Беззвучная погребальная песнь. Они обзывали меня. Я их испугал. А ведь они так и не смогли заглянуть в мою душу и увидеть в ней целый океан нежности или оставить меня в покое, потому что я был огорчен и чувствовал себя крайне неловко. Почему вы так поступили? И почему только любовь такая круглая?

Трамвай, раскачиваясь из стороны в сторону, движется по плоской, как стол, улице. Поскрипывая и останавливаясь. Я спал всю дорогу. Даже тогда, когда мы проезжали дом номер один по Мухаммед-стрит. Может быть, я поступил как негодяй, когда проделал дыру в канализационной трубе. Заставить ее понять, что я ей нужен. А мне нужны деньги. В Далки я поброжу в одиночестве. Не опасаясь кого-нибудь встретить.

Он приехал на главную улицу. Затерялся в толпе людей. В распивочную. За стойкой — две хорошенькие, смеющиеся девушки.

— Доброго вам дня, сэр.

— Двойную «Золотого ярлыка», будьте добры.

Они шарят за стойкой. Всегда прячут выпивку. Чертова девка с дешевыми золотыми браслетами, сережками и золотыми грудями, выжимающая из меня деньги.

— И двадцать сигарет «Вудбайн».

Снова шарит за стойкой. Находит сигареты, смеется, строит глазки. Годами здесь пылятся шеренги бутылок с минеральной водой, портвейном и шерри. И все это лишь декорация для тех, кому по душе крепкое, темное пиво. В Далки живут богачи. Огромные дома на побережье. Мне нравится это место. Прогулки по Викской Дороге, с которой открывается вид на Килинский залив и на Брэй. Смена декораций помогает поднять настроение. Для меня невыносим тот унизительный факт, что со мной обошлись, как с пьянчугой, хотя на самом деле я был трезв как стеклышко.

— Я бы хотел заказать кружку черного пива.

— Разумеется, сэр.

Не так уж просто ее нацедить. Мне нравится эта хорошенькая девушка. Я увлечен ею. Я знаю, что увлечен. Желтые лучи солнца светят в окно. Мужчины в углу судачат обо мне. Я не уживаюсь с мужчинами.

— И еще одну маленькую.

— «Золотой ярлык»?

— Да, пожалуйста.

Я был любопытным маленьким мальчиком. И меня направляли туда, куда следует. А я шел туда, куда не следует. И втайне грешил. А однажды я даже работал. Думаю, что это самое обычное дело — начинать нужно с самого дна. Ха-ха-ха. Но когда у вас столько проблем, не так уж легко забыться, вспоминая прошлое. Следует признать — я был избалованным ребенком. И врал без особой нужды. И ужасно, по большому счету, лгал учителям, вероятно, из страха перед ними. Но как бы я тогда выжил, если бы то и дело не привирал? Помню, как учитель сказал мне, что я шепелявый урод. Что не соответствовало действительности. Я был необычайно симпатичным, любознательным ребенком. Учителя, впрочем, не замечают подлинную красоту.

— Как тебя зовут?

— Гертруда.

— Можно я буду называть тебя Гертрудой?

— Да.

— Гертруда, будь добра, дай-ка мне еще «Золотого Ярлыка» и кружечку темного пива.

— Пожалуйста.