Книга Капитан. Наследник империи, страница 89 – Виктор Дубчек

Где-то за дверью, не чересчур далеко, но и не особенно близко, послышался шум. Это был приятный, успокаивающий шум — не очень громкий, но и не так чтобы тихий. Не вполне монотонный, но и не излишне многозвучный. Умеренно звонкий — хотя и не сказать, что глухой. Вероятно, именно с таким звуком происходят во Вселенной события, на которые мы никак не можем повлиять — и, что куда важнее, не испытываем такого желания.

Именно с таким звуком отворилась дверь в кабинет.

До обоняния переводчика донеслись отчётливые запахи металла, оружейной смазки и почему-то конского пота. Диковатое сочетание перебило аромат ногтей госпожи Тетчер; дышать стало немного легче.

Виктор Михайлович сидел спиной ко входу; оборачиваться ему остро не хотелось. Видимо, сказывался всё тот же профессионализм: переводчик не может позволить себе отвлекаться на шум Вселенной.

Избегая неуместных телодвижений, Виктор Михайлович смотрел на своего коллегу. Тот, безусловно, уступал советскому человеку в профессионализме: англичанин побледнел, глаза его расширились, он вознамерился встать.

За спиной зашуршало и звякнуло.

— Не вставай, — произнёс приятный мужской голос.

Говорил он по-английски, причём с таким великолепным произношением, что Виктор Михайлович даже несколько позавидовал. Так уж устроен этот язык, что и носителям приходится напрягаться, выдавливая из себя подобающее звучание; нежданный гость, однако, говорил без малейшей натуги — тем не менее, безусловно, носителем не являлся.

— Сиди, говорю, — сказал гость, — я на минуточку.

И всё же переводчик принимающей стороны не выдержал — вскочил на ноги. За спиной цокнуло. Точно посередине высокого английского лба, над самой переносицей образовалась маленькая чёрная дырочка. Коллега рухнул на ковёр.

— А надо было язык учить, — спокойно произнёс голос.

Судя по шороху одежды, гость перевёл ствол на госпожу Тетчер.

— Ого, — произнёс голос, наполняясь счастливыми интонациями, — и Железная Пипка здесь! Это я удачно зашёл.

Запах стриженых ногтей сделался резче. Лицо госпожи Тетчер из влюблённого режима переключилось в стандартный. Она успела агрессивно вскинуть голову, даже опустить одну ногу на ковёр — и лоб её украсился такой же аккуратной дырочкой.

Тело госпожи Тетчер опрокинулось на широкий подлокотник кресла.

Цокнуло ещё дважды; нарисовались два пулевых отверстия в области сердца. Кровь брызнула на дряблую шею и огромное янтарное ожерелье. Тело госпожи Тетчер сползло на ковёр у самого камина.

— Осины нет, — задумчиво сообщил голос, — придётся тебе так полежать.

Только теперь клиент, прежде словно загипнотизированный зубами и феромонами госпожи Тетчер, начал реагировать.

— Что, что такое? Как понимать?..

И Михаил Сергеевич, упираясь в подлокотники, резко развернулся к двери:

— Т-товарищ!..

Виктор Михайлович быстро отвёл взгляд. Боковым зрением он успел заметить камуфлированный рукав, ладонь с пистолетом…

Мелькнула тень; металлический предмет глухо вошёл в соприкосновение с родимым пятном. Михаил Сергеевич мяукнул и вылетел из кресла, мягко уткнувшись лицом в колени госпожи Тетчер.

Высокие договаривающиеся стороны возлежали драматически, как преступные любовники. Босые ступни госпожи Тетчер всё ещё подрагивали — с той же механической размеренностью.

— Обернуться не хочешь? — спросил голос.

— Нет, — сказал Виктор Михайлович, — не хочу.

Волосы госпожи Тетчер понемногу начинали заниматься от огня.

–

[4] — отдел головного мозга, «заведующий» рвотой.

Далеко-далеко, в другом мире, откуда злу нет возврата, капитан по прозвищу Немец вытирал нож пучком свежей травы.

Степь вокруг полыхала сочной зеленью. Где-то за холмом прятался разъезд орков — ордынцы выслеживали одинокого человека в пятнистых одеждах, непонятно как забравшегося в глубь их владений. Но капитан не опасался нападения: сегодня он намеренно попался на пути довольно крупного отряда и перебил его почти полностью; по-настоящему волшебный артефакт — автомат Калашникова.

Судя по воплям уцелевших, орки признали в человеке того самого колдуна, что нанёс им такой чувствительный удар в низинах. Теперь зелёные прятались в зелёном, выжидая момента.

Капитан намеревался предоставить.

— Да ты же болтаешь всё время, — объяснил он существу.

Существо билось в путах и тонко мычало, отплёвываясь кровью и багровея приметным родимым пятном на лысине.

— Болтаешь, болтаешь… не могу же я допустить, чтобы ты и оркам всё разболтал, правильно?

Существо хрипело, извиваясь в траве, как личинка мясной мухи.

— Ну, извини. И не дёргайся особо — не так я страшно люблю. Знаю, что больно. Это целительная боль. Очистительная.

Существо билось затылком о мягкую землю. Наверное, признавая правоту капитана.

— Да как за что? — удивился капитан. — Да за всё. Ты же Родину мою продал — вот за это.

За то, что был я Советский человек — а потом вдруг немцем оказался. Не «лучшим», конечно, но тут уж кто на что учился.

За то, что друг мой детства в Израиль умотал и щас там с М-16 бегает, вместо «калаша». Можешь представить? Ну, чтоб нормальный человек по доброй воле М-16 выбрал? Ну вот. За то, что всех нас ненормальными сделал.

За фашиков, которые во Львове маршируют.

За Прибалтику.

За Сумгаит, Карабах, Таджикистан.

За Чечню, которая кругом Чечня.

За Кондопогу.

За Москву, в общем, тоже.

За Югославию, Ливию, Ирак.

За миллионы убитых. И ещё большие миллионы нерождённых.

За то, что всю эту свору выпустил — в Кремль да на экраны голубые.

За гей-парады, кстати, тоже.

За «стену» сломанную. Что за мания у вас такая — ломать? Мы строим, держим — а вы только ломаете.

За то, что после всего сломанного, преданного, проданного, испоганенного — тебе хватает бесстыдства и подлости не удавиться где-нибудь на осине в лесу глухом, а ездить жизни нас учить. Что, в Лондоне под шконкой не сидится?

За Родину.

За Сталина, конечно. Какая ж Родина без Сталина?

Жаль, поздновато я родился — кукурузника не достать. Так что придётся тебе отдуваться, говорливый наш. Ну ничего, ты парень лихой — отдуешься.

— Да зачем? Можно, конечно, табличку прилепить — так я по-здешнему писать не умею. И что я там напишу-то? «Пидор Меченый»? Так ведь пидоры обидятся: они хоть и пидоры, но не настолько.