Онлайн книга «Половина неба»
|
КОРОЛЕВА (ШАГ ВЛЕВО): Дети Освенцима с перекошенными синими личиками, захлебываясь газом, просят у деда-мороза с елки стеклянный шарик, внутри которого хотя бы немножечко кислорода. (ХОР ПОЕТ ГРОМЧЕ) КОТОВА (ШАГ ВПРАВО): Вырезанные из животов матерей неродившиеся младенцы Сонгми подползают к рыдающему Серому Волку. Красная Шапочка пытается склеить кусочки взорванных бомбами детей Белфаста и Бейрута. УСТИНОВ (ДВА ШАГА ВПРАВО): Сальвадорские дети, раздавленные карательным танком, в ужасе отшатываются от игрушечного. Бесконечен хоровод погибших детей вокруг их всемирной елки. (ХОР ПОЕТ ГРОМЧЕ) УСТИНОВА (ДВА ШАГА ВЛЕВО): А если взорвется нейтронная бомба, тогда вообще не будет детей: останутся только детские сады, где взвоют игрушечные мишки, плюшевую грудь раздирая пластмассовыми когтями до опилок, и затрубят надувные слоны запоздалую тревогу… АНЦЕЛЕВИЧ: Спасибо, Сэмюэл Коэн и прочие гуманисты, за вашу новую «игрушку» — не ту, которой играют дети, а ту, которая играет детьми, пока не останется ни одного ребенка… (ХОР ПОЕТ ГРОМКО ВТОРОЙ КУПЛЕТ. ДЕКЛАМАТОРЫ ОТСТУПАЮТ НАЗАД И СТАНОВЯТСЯ ШЕРЕНГОЙ ПЕРЕД ХОРОМ. КОРОЛЕВА, КОТОВА, УСТИНОВА СКОРБНО СКЛОНЯЮТСЯ НА ОДНО КОЛЕНО. ВСЕ ПОЮТ ВМЕСТЕ. СЛОВА ПЕСНИ НА СТРАНИЦЕ 3. СВЕТ ГАСНЕТ, ПОТОМ МЕДЛЕННО ЗАГОРАЕТСЯ) — И тут, — говорит она, хватая меня за руку и дергая вперед, — мы с Мариком выходим вперед, взявшись за руки! Я не дергаюсь, стою, прочно упершись ногами в полированный паркет классной комнаты, и Светку по инерции разворачивает ко мне. Я смотрю на нее исподлобья, она приоткрывает рот, но я все равно никуда не дергаюсь, стою на месте и тихо говорю: — Нет, не взявшись за руки. Все молчат. Светка глубоко вздыхает, и я вижу, как у нее краснеет кончик носа. Дрожащим голосом она говорит: — Но взявшись за руки будет лучше! Ну уж нет, я не буду держаться с ней за руки, это я твердо решил, бесповоротно. Концовка там такая, на самом деле: мы со Светкой действительно выходим вперед (только ни про какое «за руки» в сценарии не написано), и декламируем кусок из поэмы, которую я знаю наизусть, целиком, и от которой у меня даже после ста наших репетиций идут мурашки по коже и сводит скулы: …Слушайте! Это мы говорим. Мертвые. Мы. Слушайте! Это мы говорим. Оттуда. Из тьмы. Слушайте! Распахните глаза. И дальше, — и в этот момент мы уже совсем не играем, по крайней мере, я, и поэтому получается по-настоящему страшно: СВЕТА (ПОДНИМАЯ ПРАВЫЙ КУЛАК): Слушайте до конца. Это мы говорим. Мертвые. Стучимся в ваши сердца. Не пугайтесь! Однажды мы вас потревожим во сне. Над полями свои голоса пронесем в тишине. Я (ПОДНИМАЯ ЛЕВЫЙ КУЛАК): Мы забыли, как пахнут цветы. Как шумят тополя. Мы и землю забыли. Какой она стала, земля? Как там птицы? Поют на земле ХОР, ГЛУХО: Без нас? СВЕТА: Как черешни? Цветут на земле ХОР, ГЛУХО: без нас? Я: Как светлеет река? И летят облака над нами? ХОР, ГЛУХО: Без нас. Без нас. Без нас. СВЕТ ГАСНЕТ. КОНЕЦ. До сих пор мы репетировали в своей школьной форме, но конкурс начинается через час, это генеральная репетиция, и мы уже готовы к выходу на сцену. Конкурс агитбригад всегда проходит в начале ноября, под великий праздник, мы варимся в этом занятии с третьего класса, опыта не занимать, и вообще-то есть стандартный набор нехитрых текстов и песен, повторяемых из года в год, — Солнечному миру да, да, да! — да и нехитрая же режиссура клепается классным руководителем за полчаса. Но в этом году мы решаем сделать рывок вперед — в конце концов, у нашего класса лучшие показатели по параллели, мы «пятый физмат», за нами водится слава интеллектуалов и нонконформистов, и мы с Машей и с примкнувшим к нам Сашей Варшавским уговариваем классную разрешить нам выйти за пределы этого самого стандартного набора. Классная, которой еще и тридцати нет, колеблется, но тщеславие берет верх — в конце концов, окончательные сценарии все равно утверждает завуч, если что, ей и отвечать, — и мы получаем «добро». В течение всего следующего месяца наша жизнь напоминает сумасшедший дом: мы пишем сценарий, безжалостно кромсая Евтушенко, Вознесенского и Рождественского, мы пытаемся упихнуть даже что-то из Высоцкого, но классная встает на дыбы, и нам приходится переделывать заново довольно большой кусок. Текста нам мало — мы выпрашиваем разрешения менять освещение на сцене, и, наконец, убеждаем классную, что для полного триумфа нам необходимы особые костюмы. Обычно на конкурсы агитбригад выходят в пионерской или просто парадной форме, в крайнем случае переодеваются в представителей союзных республик или дружественных народностей, и уж в самых крайних случаях в дело идет нехитрый антураж вроде «буржуйского» котелка и «пролетарской» кепки. Но сейчас, за полчаса до выхода на сцену, мы одеты так, как придумал лично я, — ну или почти так. Я хотел, чтобы на девочках были красные туники (на Свете, как на главной героине — белая), а на мальчиках — черные рубашки и брюки. Туники пошили из выцарапанного Светкиной мамой невесть где кумача — я аж ахнул, когда увидел результат, так получалось красиво и так трагично, так хорошо соответствовало идее. Черных же рубашек, естественно, не было практически ни у кого, и трудами той же Светкиной мамы мальчикам пошили из черного сатина что-то вроде простых рабочих рубах, в которых мы все выглядели старше и внушительнее, чем были на самом деле. |