Онлайн книга «Жнецы страданий»
|
– Ты-то небось скотине всегда объясняла, за что ее хворостиной бьешь? Лесана упрямо вздернула подбородок, бесстрашно глядя в серые глаза. – Не объясняла. Только то – скотина безмозглая, а мы – люди. У нас ум есть! – Ум… – протянул собеседник. – Ну, коли есть у тебя ум, отчего же ты им не пользуешься? Щеки девушки запылали, а крефф продолжал: – Вот скажи, зачем тебя учат оружному бою? Зачем гоняют наравне с парнями? Она насупилась и буркнула: – Потому что я ратоборец. – Правильно. Ты – вой. А вой должен уметь сражаться. Ходящий не посмотрит – девка перед ним или парень. Он тебя не пощадит за то только, что ты косу носишь. – Нету у меня косы… – огрызнулась послушница. – Зато есть ум, – поддел наставник. – И этот ум должен бы усвоить, что девку за косу ловить – милое дело. А еще косу мыть, чесать и плести надо. Только когда это делать, если обережник в походе ночью под телегой спит, днем верхом едет, а иной раз с головы до ног употеет, с нечистью сражаясь? И так по несколько седмиц тянуться может. Вшивой будешь ходить? Нечесаной? В лесу мыльни нет. Да и не намоешься среди мужиков-то. В ручье плескаться? Ручей не всегда встретишь. И поплещешься в нем не о всякую пору. Лесана стояла красная, злая и смотрела в пол. – Потому и рубах вы здесь не носите девичьих, а в портах ходите. Что же до снежков… Я бы Тамира тоже высек. Он скоро спустится в подземелья. А того, что он там увидит, врагу иной не пожелает. Потому дурь детскую из него уже сейчас вытравливать надо. Иначе сгорит. И снова девушка вскинулась, снова глаза вспыхнули яростью: – Мы учимся! Всякий урок твердим! Работу любую делаем, отчего нельзя нам просто… жить? Хоть праздник какой? Хоть веселье? Что все злые тут, как волки? Наставник спокойно выслушал эту яростную речь и ответил: – Потому что вам не дружить. Не миловаться. Потому что Тамир тебя упокоит, если придется. И дрогнуть в тот миг не должен. А ты, возможно, однажды убьешь его и тоже дрогнуть не должна. Ясно? Влюбленные же думают не головой, а сердцем. И это… мешает. Он замолчал и потер уродливый шрам, безобразивший щеку. Лесана смотрела на креффа и видела, что мыслями тот унесся куда-то далеко-далеко. Девушка молчала. Впервые наставник говорил с ней, будто с равной, не ругал, не поддевал. Впервые не чувствовала она себя порожним местом. Оттого ли, что они тут одни и иных послухов нет? – Дружба и любовь – это не слабость, – упрямо возразила послушница. – То сила. И эта сила всякую иную превозмочь сумеет! Она сказала это с жаром, но мужчина, сидящий напротив, усмехнулся. – Бестолковая ты. А еще говоришь, будто ум есть. Когда скотину хворостиной гонят, ее уберечь хотят, чтобы в овраг не упала или от стада не отбилась. Так и вас. От лишней ненужной боли берегут. Сейчас тяжко, потом легко покажется. Она сжала кулаки: – Легко? Что – легко? Волком жить? Деньги брать за защиту и обереги? Глаза наставника поскучнели: – Ты сожранные деревни видела когда? Сердце девушки екнуло. О сожранных деревнях она только слышала, и от одних рассказов тошно становилось. Если у маленькой веси не хватало денег на сильный оберег, если заводилась неподалеку стая Ходящих, то… – Нет, не видела… так что с того? Отчего не уберечь людей? Если денег нет у них, пусть подыхают, как собаки? – Лесана, – в голосе Клесха впервые зазвенели сталь и стужа. – Нельзя спасти всех. Запомни это. – Можно! Можно спасти! Я никогда не пройду мимо, если кто-то в нужде, я… Договорить она не успела – холодные пальцы стиснули горло, дернули вверх, несчастная захрипела, вцепившись в широкое запястье, а крефф без усилий оторвал выученицу от пола и сказал голосом, каким говорил с ней всегда: – Запомни, цветочек нежный, еще раз я такое из уст твоих сахарных услышу – засеку до смерти. Ни колдун, ни ратник, ни целитель никогда не пройдут мимо чужой беды. Цитадель открыта круглые сутки и всегда принимает тех, кого ночь застала в пути. Но наш труд стоит денег. И ночь в Цитадели тоже. Потому что, если это будет даром, уже завтра тут приживутся сотни страждущих. Чем ты их будешь кормить? Если сама станешь помогать, не беря в уплату денег, как скоро издохнешь от голода? И скольким поможешь мертвой? Она уже хрипела, а перед глазами плыли круги, но каждое сказанное слово впечатывалось в память. Пальцы разжались, девушка сползла по холодной стене на пол, жадно ловя ртом воздух. На глазах выступили слезы, легкие горели, горло саднило. – Поняла? – Да. – Твой Дар не безграничен. Он исчерпаем, как всякая сила. Ты можешь устать, заболеть, испугаться, и сделаешься бесполезна. Никому не сумеешь помочь. Когда в твой дом стучится голодный, ты дашь ему хлеба? Лесана вскинула глаза на наставника и упрямо ответила: – Дам. – А если за день к тебе постучится толпа голодных? А у тебя на полатях пятеро ребятишек, родители-старики и погреба не ломятся? – У меня нет столько хлеба. – То есть кого-то придется послать со двора? Она потупилась и едва слышно ответила: – Да… – Так вот, запомни: иногда доброта да жалость могут погубить. Тебя. И других, ни в чем не повинных людей. Она молчала, терла шею и с ужасом понимала, что наставник прав… и не прав. Какое-то время они сидели молча, потом Лесана осторожно спросила: – Крефф, почему я – ратоборец? Этот вопрос давно не давал ей покоя. Как? Кто это решил? Отчего? Мужчина усмехнулся. – Потому что ты умеешь драться и побеждать. У тебя Дар, Лесана. Дар убивать. А значит, и защищать. От этих слов девушку продрал липкий ужас. Она не хотела убивать. Не хотела причинять боль. Не хотела проводить ночи, карауля обозы, а дни, востря меч. Лесана неловко поднялась, опираясь на стену. – Я не умею драться! Я сроду не дралась. Даже в девках! Клесх пожал плечами. – Ну как же. Ты дважды побила мужиков, гораздо сильнее и крупнее себя самой. А недавно ты швырнула Фебра. Да так, что он до ночи валялся без памяти. А Фебр из старших и лучших моих послушников. Твой Дар очень силен. И тут же без всякого перехода Клесх вдруг спросил: – Краски-то у тебя еще не закончились? – Нет. Она все еще алела, говоря ему о девичьем. – Хорошо. Лесана не уразумела, что ж в этом хорошего, а потому сказала о другом: – Я не умею. Не умею пользоваться Даром. |