Книга Свои, страница 91 – Валентин Черных

— Блины.

— А фамилия отца?

— Как и у меня. Блинов. У нас полдеревни Блиновы.

— Слушай сюда, — сказал Чекист. — Видишь, впереди поворот. Как завернем, сразу бежим направо. Конвойный, что сзади, нас не будет видеть секунд пять-семь, а который спереди, даст бог, не оглянется. До болота метров пятьдесят. Будем ставить мировой рекорд. У них только две собаки. Пустят одну.

— Может, подождем еще, — засомневался Снайпер.

— Я бегу, — сказал Политрук.

— Ладно, — решился Снайпер. — Я тоже бегу за компанию.

Колонна заворачивала. Чекист побежал первым, но его тут же обогнал Снайпер, Политрук замыкал.

Чекист считал:

— Раз, два, три, четыре, пять…

И раздалась первая автоматная очередь. Лошадь конвойного не пошла вскачь среди валунов. Другой конвойный спустил с поводка собаку и тоже стрелял из автомата.

Собака настигла Политрука уже в болоте. Политрук сжал ей глотку, а Снайпер ткнул в нее сухим суком. И собака завизжала от боли, отпрянула и уже не преследовала, а только лаяла.

Конвойные стреляли у края, но идти дальше в глубь болота не решались.

Снайпер, Чекист, Политрук вышли из болота на рассвете. Выжали одежду, вылили из ботинок воду и направились к деревне, едва видной в утреннем тумане.

Они подходили с огородов позади домов, когда от лая зашлась собака. Снайпер позвал ее: «Жулька!», — и она замолкла, радостно запрыгала, пытаясь его облизать.

На крыльце появился Старик в исподнем.

— Папаш, — тихо сказал Снайпер.

— Митька, что ли? — спросил Старик.

— Я.

— Ты один или вас трое?

— Трое.

— Идите в сарай.

— Принеси хлебушка поесть.

— Принесу.

Они ждали в сарае.

— Я думал, это твой дед, — сказал Чекист.

— Папашка после службы в армии в Ленинграде остался, раньше он Петербургом назывался, потом у него с городской женой развод вышел, он вернулся в деревню и женился на моей матке. Ему было тогда больше сорока, но он еще троих заделал. А три года назад матка померла.

Старик принес еду в корзинке. Расстелив на сене полотенце, выложил сало, вареную картошку, малосольные огурцы, пучки лука. Вытащил из литровой бутылки пробку из пакли и разлил мутную жидкость в граненые стаканы.

Снайпер и Политрук тут же выпили и стали жадно есть.

Чекист отставил свой стакан:

— Сейчас нам надо быть трезвыми.

Старик снова разлил самогон. Сказал:

— Раньше надо было трезветь.

И выпил. Чекист поколебался и тоже выпил. Первым отключился Снайпер. Потом заснул Политрук.

— Откуда узнали, что нас трое? — спросил Чекист.

— Полицай наш вчера прошел по всем избам и сообщил, что сбежали трое пленных и, если кто увидит, чтобы докладывали.

— И уже полицейские есть?

— Немцы — культурная нация. Сразу новую власть определили.

— Кто же такой чести удостоился? — спросил Чекист.

— А те, кто от советской власти пострадал. Как я, например.

— Но вас же полицаем не назначили?

— Бери выше. Я старостой назначен. Это вроде председателя сельсовета и председателя колхоза одновременно.

— А за что вы пострадали от власти?

— Ни за что. Не хотел в колхоз записываться. Уполномоченный пришел агитировать и говорит: если запишешься, получишь кусок хозяйственного мыла. Тогда мыла совсем не было. Так я его этим мылом приложил. Меня в кулаки и записали и сослали в Сибирь.

— Потом разобрались и вернули?

— Ну да, держи карман шире. Сбежал.

— Через всю страну без документов?

— Почему без документов? Документы нарисовали. Умелец из картошки все печати вырезал. Я за две недели до дома добрался. И вот уже почти десять лет на нелегальном положении.

— И за десять лет вас никто не видел?

— Все видели. Я и в колхозе работал. Я только голосовать не ходил. Меня в списках не было.

— И никто… — начал было Чекист.

— Никто, — тут же ответил Старик, сразу все поняв. — В деревне ж все друг друга знают. У меня же есть еще и братья, их сыновья, мои племяши. У нас, конечно, не Кавказ. Кровной мести нет. Ну, подожгут, ну, ночью голову проломят, ну, утопят. До пятого колена не режут. Обычно отца, сына, а внуков уже не трогают. Послушай, этот рыжий много выпил. Первый раз вижу, чтобы еврей так много пил.

— Как определяешь?

— А видно. И еврей, и командир. Чтобы за красноармейца приняли, остригся недавно, но с проплешинами, торопился, наверное. По рукам видно, что из интеллигентов.

— А я из каких?

— Я думаю, из чекистов.

— Как определяешь?

— Меня же много раз чекисты допрашивали. Выходка у тебя и у них одинаковая. Вам пока сидеть тихо. У меня дочки гостят. Им про вас знать не обязательно. Я их в райцентр отвезу, а потом будем решать, в таких пропозициях вечер утра мудрее, к вечеру больше знать будем: что, как и почем.

Снайпер и Политрук спали на сеновале. Чекист дремал, пытаясь наблюдать за двором. Вставало солнце, засверкала роса, выступившая за ночь. Открылась дверь дома, и на крыльцо вышла молодая женщина с распущенными льняными волосами, в короткой шелковой ночной сорочке. Сорочка была тесновата, и обилие тела выпирало. Чекист не поверил видению, таких красивых женщин в таких красивых сорочках с кружевами он видел только в кино. Чекист закрыл глаза, открыл, видение не исчезло. Женщина вдруг улыбнулась и ушла в дом.

Ярко светило солнце. Во дворе дома Старик складывал в поленницу дрова. Женщина рубила сечкой для поросят хряпу — листья свеклы. И одета она была в яркое маркизетовое платье, чуть тесноватое, особенно в бедрах, и она его задрала, показывая великолепные полные ноги.

Чекист и Политрук смотрели через щель сарая на подпрыгивающую при каждом ударе сечки упругую грудь. Проснулся Снайпер и тоже присоединился к ним.

Анна прошла в огород и стала собирать в подол платья огурцы.

— Старшая сестра? — спросил Чекист.

— Соседка.

— С придурью, что ли?

— Почему с придурью?

— Какая нормальная баба будет в подол маркизетового платья огурцы собирать? Они в земле, а земля утренняя, грязная. А если соседка, почему живет в вашем доме? Я видел, она ночью во двор выходила в ночной сорочке.

— Тут такое дело, сразу и не поймешь…

— Я понятливый. Она соседка, а дед с ней живет?