Онлайн книга «Доизвинялся»
|
Я сказал, что раньше работал ресторанным критиком, что на свете нет ничего, чего бы я не пробовал, – «кроме куриных лап». Тут он как будто заинтересовался и черкнул что-то. – Никаких куриных лап. Почему, сэр, никаких куриных лап? – По всей видимости, вы их никогда не пробовали. На вкус они последняя дрянь. Увидев мою усмешку, врач фыркнул и вычеркнул запись. В его мире не было места для шуток о куриных лапах. За врачишкой пришли серьезного вида женщины и острыми приспособлениями нанесли мне на руки различные царапины. Внимательно изучив получившиеся красные рубцы, они пробормотали что-то про ложные положительные результаты. Раз в несколько часов мне скармливали небольшие капсулы, содержимое которых отказывались назвать. Еще рядом со мной попросили посидеть медсестру «на случай реакции». – Что? У меня снова сдавит горло? Медсестра указала на небольшую коробочку размером с очечник. – У нас есть инъекции. Иначе никак нельзя быть уверенными. Риска никакого нет. Я не решился оспорить ее слова. Мы с сестрой вместе смотрели старое кино, иногда переключались на репортажи о моей госпитализации, и я невольно спрашивал себя, как же, наверное, радовался профессор Шенк, когда стало известно о постигшем меня несчастье. Все это помогало отвлечься, пока я ждал, не совершит ли организм покушения на мою жизнь. Развлекали меня и посетители: приходил Сатеш, который принес с собой пакет хал от Всемирного еврейского конгресса, звонил виноватый и винящий себя и всех вокруг Макс, но я ему сказал, чтобы он себя не корил. Это ведь мое тело пыталось меня прикончить, объяснил я, а вовсе не блюда, которые нам подавали. Вскоре после ленча на третий день реакция появилась: сыпь цвета неспелой красной смородины на тыльной стороне ладоней, крапивница на щеках, которая затем сползла на шею и высыпала на коленях, огромные опухоли и пятна, которые совсем не украшали мое так недавно ставшее привлекательным тело. При виде их медсестра вызвала врача, чтобы он тоже посмотрел, и они принялись изучать меня с любопытством, будто их заинтриговало, какую злую шутку способна сыграть генетика, и занимались этим, пока я насильно не отвлек их от моих жалких пятнистых ляжек, а тогда они накачали меня антигистаминными препаратами и адреналином. – Так что же это? – сказал я, когда коктейль лекарств начал действовать. – Какой ингредиент – убийца? – Не знаю, – ответила сестра. – Это слепой тест с плацебо. Один только доктор знает. Сегодня он к вам придет. Меня оставили гадать о личности моего возможного убийцы. Пока я ждал, пришла Дженни. Она села возле моей кровати, одетая в привычный темный брючный костюм, одну ногу плотно заложила на другую, точно ждала начала семинара. – Просто хотела убедиться, что ты еще жив, – невозмутимо объявила она. – Жив. Едва-едва. – Я хотела сказать, что по вполне очевидным причинам ничуть бы не расстроилась, если бы ты лишился гениталий посредством молотилки, но беспокойство из-за твоих похорон мне ни к чему. – Ты сказала, мне не за что извиняться. Она покачала головой. – Я просила тебя не извиняться, а это совсем другое дело. Кому как не мне знать, какое удовольствие тебе доставляют извинения, а как раз этого мне не хотелось. – А-а. Понятно. Дженни смахнула с колена воображаемую пылинку и неловко шевельнулась на стуле. – На самом деле у меня кое-какие новости, и почему бы не сейчас… – Наверно, дело серьезное. – Не такое уж серьезное, просто… Я ухожу. То есть ухожу из ВИПООН. – И куда ты поедешь? – В Вену. Там обкатывают новую службу психотерапии для дисфункциональных национальных государств. Мы пытаемся применить стратегию произнесения вслух проклятий, разбора тех или иных детских травм, понесенных на ранних стадиях развития каждого данного государства, и тому подобное. – Звучит очень… интересно. – Очень на это надеюсь. Во всяком случае, Форин-офис меня туда направляет, и… м-м-м… я подумала, пора мне двигаться дальше. Здесь мои обязанности возьмет на себя Сатеш. Он очень способный, и я знаю, что вы с ним ладите. А ты всему научился, секретариат при тебе, и дела идут как по маслу. Да и вообще… – Дженни, ты ведь уезжаешь не из-за?… Она нахмурилась. – Если женщина принимает решение относительно карьеры, то непременно из-за мужчины? – Ну, я… – Нет, Марк. Не из-за тебя. Просто… время пришло. Я всегда знала, что рано или поздно надо будет уходить. Такой пост редко бывает надолго. Встав, она поправила пиджак и поглядела на меня сверху вниз. – Мы хорошо поработали, Марк. – Да. И повеселились тоже. Не забывай этого. – Ага. Еще как. Ты прав. Мы повеселились. – А потом, точно ища путь к отступлению: – О тебе тут хорошо заботятся? – А, конечно. Врачи даже считают, что уже во всем разобрались. Но для пущего эффекта держат меня в неведении. – Что ж, если тебе что-нибудь нужно… – Фрэнки с Алексом заглядывают по пять раз на дню. Она поглядела на меня смущенно, будто сомневаясь, каким должен быть следующий шаг. Потом наклонилась и мягко поцеловала в лоб. – Береги себя. Через час ко мне пришел врач. Я редкий случай, сказал он. Очень редкий. Многие заявляют, что у них такая аллергия, но подтвержденных случаев очень мало. О таких даже в ученых журналах пишут. У меня, с гордостью сказал он, аллергия на переработанные плоды Theobroma cacao. Я воззрился на него, открыв рот. – У меня аллергия на шоколад? – Прекрасно. Это действительно она. – У меня не может быть аллергии на шоколад. Я всю жизнь его ем. – Но последние несколько месяцев вы, возможно, не ели его? – Нуда, но… – Высококачественный шоколад за вчерашним обедом вызвал острую реакцию. Очень интересно. – Интересно? Интересно? Да это трагедия, черт побери! Но ничего не попишешь: присяжные вернулись, и приговор не оспорить. Меня попыталось прикончить собственное тело. Оно изучило мои пристрастия и выискало из них то единственное, которое определяло саму мою суть (или по крайней мере то, чем я был раньше), и сказало: «Прости, приятель, хватит». С таким очень трудно смириться. Если бы я сидел на крэке, если бы мою диафрагму разъел кокаин, если бы у меня началась гангрена от грязных шприцев с героином, я бы понял. Тогда я стал бы жертвой собственных пагубных пристрастий. Но шоколад? Мой верный друг шоколад, который помог мне пережить столько темных ночей и предрассветных часов раннего утра, когда остальные меня покидали? Как мог шоколад обернуться безумным профессором, заносящим над головой в библиотеке подсвечник, или вдовой-герцогиней, наставляющей в кабинете револьвер с перламутровой рукоятью? |