Онлайн книга «Доизвинялся»
|
– Не дотягивает до вашего гастрономического стандарта, да, Бассет? – спросила с полным ртом Эллен. – Это шоколад. – А вы на что рассчитывали? На жареного лебедя? – Я не могу есть шоколад. – Господи помилуй, Бассет, сейчас не время привередничать! – Я не привередничаю. У меня аллергия на шоколад. Должно же быть в ящике еще что-нибудь. Умираю с голоду. Должно же быть еще что-нибудь… Но ничего больше не было. Я ушел в угол с одеялом и на нем свернулся, обхватив руками издевательскую пустоту в желудке. Каким-то образом мне удалось заснуть. Проснулся я перед рассветом, разбуженный низким уханьем, от которого содрогался земляной пол. Как раз когда я продирал глаза, за первой последовала вторая череда толчков, потом третья. Эллен уже проснулась и сидела недалеко от меня, вытянувшись в струнку, вглядываясь в темноту: подбородок задран, рот приоткрыт, кончик языка прижат к нижней губе – точь-в-точь настороженно принюхивающаяся кошка. Я подполз к ней поближе и прошептал: – Гроза? – и посмотрел на огромные дыры в потолке, через которые мог полить дождь. Мотнув головой, она так же шепотом ответила: – Нет. Не гроза. Раздался новый грохот, от которого в желудке у меня опять все подпрыгнуло, но на сей раз он был громче и ближе, и, невольно снова подняв глаза к полотку, я увидел внезапную вспышку в темноте. – Снаряды, – сказала она. – Бомбы? Она кивнула. – Надо думать, воздушные. Раздался рев, это низко над нами пролетел реактивный самолет. Элен повернулась ко мне с таким выражением, которое я привык видеть только на лицах знатоков вин, когда они верно определили виноградник и год. – Видите? – сказала она, будто теперь все наладится. К тому времени проснулись остальные заложники, и без особых рассуждений мы сгрудились в углу сарая, который выходил к лесу, почему-то решив, что, сбившись в кучу, будем не столь беззащитны. Сам ночной воздух вокруг потрескивал от автоматных очередей и одиночных пистолетных выстрелов, шипения и взрывов бомб и снарядов, и старая постройка подрагивала на хлипком фундаменте, от чего раскачивались фонари на гвоздях и по стенам танцевали черные тени. Вот как все кончится, подумал я: в сарае, в окружении людей, которые меня ненавидят, в подсвеченной вспышками темноте, где свистят пули, трясется земля, а в желудке у меня пусто. Вот каков будет конец. Но рассвет все же наступил, а с ним – передышка. Взрывы сперва немного утихли, потом замерли совсем, точно гроза, которая вдруг ушла к морю. Нам остались только дребезжание очередей, за которыми вскоре последовал другой звук, такой неожиданный и резкий, что мне понадобилось полминуты, чтобы сообразить: звонит мой телефон. Я его выхватил. – Макс? – За тобой приедут, малыш. – Меня взяли в заложники, Макс! – Знаю. За тобой приедут. Все в будет в порядке. – У них были документы. – Мы знаем. Они нам сказали. – Я не знаю, откуда у них эти документы, Макс. – Успокойся. – Успокоиться? Меня едва не убили. Еще могут убить. – За тобой уже едут. – Вы знали, что у меня есть акции «Кавказа», Макс? – Ты во многое инвестировал. – Вы знали? – Тебе сказали, откуда взялись эти документы, малыш? – Эллен Питерсен им отдала. – Питерсен с тобой? – Ага, да. Она тут. – Как она их получила? – Не говорит. Ни слова не говорит. – В колонтитуле факса что-нибудь было? Вообще хоть что-нибудь? Номер? Код? – Нет, ничего. Там ничего не было. Пустота. – Полная пустота? – Сплошные нули. Факс-машину перезагрузили. Или она была новой. – На колонтитуле дата была? – Говорю вам, Макс, ничего. Вообще ничего. Там… Замолчав, я тяжело сел на пол сарая, будто из меня вышибли дух. Закрыв глаза, чтобы лучше сосредоточиться, я сказал: – Я ведь не говорил вам, что это факсы. Он закашлялся, потом проскрипел: – Минутку… Я услышал, как он прочищает горло и глубоко вдыхает кислород через маску. – Макс, я вам этого не говорил. На другом конце провода – молчание, только свист и шорох гипермированного дыхания. – С тобой все будет в порядке, Марк, – успокаивающе сказал он. – Постарайся не падать духом. – Это вы дали Питерсен документы? – Я слушал вой статики, звук перебрасываемого спутниками пустого шума. – Мы же в частном секторе работаем, Марк, – сказал он. – Столько всего надо учитывать. – Что именно? – Издержки. – Какие издержки? Говорите же, Макс. – Всегда нужно помнить о балансе. Что обойдется дешевле, компенсация или другие меры? Я принялся ходить взад-вперед по сараю, а мои товарищи-заложники не спускали с меня глаз, и каждый смотрел на меня с отвращением. – Вы устроили так, чтобы повстанцы не приняли мои извинения. – Марк, последовательность решений была весьма и весьма непростой. – Вы знали, что меня возьмут в заложники? – Мы учитывали такую возможность. Но мы приняли меры. – Что, если грузины перейдут в наступление? – И русские, Марк, и русские. Сегодня утром они высадились на побережье под Сухуми. И все с одобрения ООН. Надо думать, этим словам полагалось стать решающим доводом: если задействована Организация Объединенных Наций, значит, все по-честному, вот только ничего честного тут не было. Как что-то из случившегося могло быть честным? Но в то время, сидя в запертом сарае, я знал только, что я тоже жертва и что убедить в этом остальных окажется весьма непросто. Разумеется, Эллен Питерсен мне не поверит. Теперь я понимал, что на самом деле она не знает, кто послал ей документы, а не зная источника, ни за что не поверит в мою невиновность, как бы я ее ни доказывал. Однако в своей книге «Весьма жалкая история», опубликованной спустя девять месяцев после абхазского инцидента, она хотя бы сумела проследить последовательность событий. За десять дней до моего прибытия в Зугдиди русские, выступая как от своего имени, так и от имени Грузии, тайно распространили в Совете Безопасности ООН проект резолюции. Резолюция санкционировала решительные меры против военных формирований абхазских сепаратистов в том случае, если моя миссия обернется провалом и заложников не отпустят, хотя все считали, что примут ее только в том случае, если мне будет грозить непосредственная опасность. Иными словами, русские получат поддержку только в том случае, если я тоже окажусь среди заложников. Что я больше не Верховный Извиняющийся ООН, значения не имело. Как выразилась Питерсен, я «еще оставался членом семьи» и фигурой настолько известной, что мировая общественность быстро одобрит применение силы. Моя слава, которую Макс так уговаривал меня признать, станет прекрасным предлогом для развязывания небольшой войны. |