Книга Оглянись назад, детка!, страница 11 – Грация Верасани

Я вижу сидящую за пианино Аду, она поворачивается ко мне и говорит:« Ты знаешь, что у мамы был другой мужчина?»

После смерти Ады наш бывший двухэтажный дом был продан, и я до сих пор стараюсь по возможности не проезжать мимо него. Когда мне случается бывать в тех краях, я увеличиваю скорость и не смотрю на бары, магазины и тысячи других вещей из моей прошлой жизни. Наш дом был большой и обставлен просто и с удобством. Иногда по утрам, когда шел дождь, моя мать ставила на полную громкость пластинки с песнями Бреля и Ферре и слушала. Отец никогда не разрешал завести собаку, кошку или красную рыбку. Он говорил, что животные умирают раньше нас и что, когда они уходят, остается боль.

Без пятнадцати одиннадцать я сидела в машине на стоянке у ресторана «Ла Луччола» и следила за синьорой Комолли и ее любовником, устроившимися за своим обычным столиком. Я выкурила уже десятую сигарету «Кэмел» за день, размышляя совершенно о посторонних вещах, когда в окно машины со стороны пассажира кто-то постучал.

Худющая, андрогинного вида девушка без разрешения забралась в машину, на вид ей было не больше восемнадцати, и все в ней говорило о ее принадлежности к готам: угловатое лицо, короткие черные волосы, одежда и макияж из восьмидесятых годов.

— Чего тебе нужно? — встревоженно спросила я.

Она указала на сидевшую за застекленной рамой окна ресторана женщину. Потом подняла украшенную чуть ли не двадцатью позвякивающими браслетами тонкую, как спичку, руку, и произнесла:

— Я ее дочь.

Мне потребовалась минута, чтобы внести в память эту информацию и расслабиться.

— Тебя послал твой отец?

— Нет, он не знает, что я здесь.

Голос у нее, несмотря на крутой вид, был звонким и юным.

— Ты сама начала следить за своей матерью?

Она закурила «Филипп Моррис экстра-лайт».

— Боже, эта история продолжается уже два года.

— Значит, тебе известно все…

Она удивленно посмотрела на меня:

— Я считала тебя умнее.

— Прости, ты меня знаешь?

— Я тебя уже несколько раз видела… с тех пор как мой отец тебя ангажировал…

— Ангажировал? Мы же не на телевидении.

Я опустила стекло, чтобы проветрить салон машины.

— Мне жаль, что твоя мать…

— Моего отца интересуют только деньги, — прервала она меня. — А тот, — кивнула она в сторону любовника матери, — компаньон папы. Теперь ему будет проще послать их обоих к чертовой Л1атери.

Любовники вышли из ресторана, и девчушка, чтобы ее не заметили, спряталась за приборный щиток. Фотографий у меня достаточно, подумала я, и убрала камеру «Никон» в чехол. Подождав, когда тронется их «Мерседес», я последовала за ним.

— Как ты сюда добралась? — спросила я.

— На такси.

Мне стало неловко.

— Куда тебя отвезти?

— Куда едешь ты, туда и мне. Меня зовут Гайа, фамилию ты знаешь, — произнесла она.

— Послушай, Гайа, у меня есть срочные дела.

— Ладно, тогда высади меня у Чертозы.

Естественно, что я спрошу, почему она хочет, чтобы ее отвезли на кладбище.

— Извини, зачем тебе туда?

— Знаешь Байрона? Он проводил там время. Разговаривал с могильщиками. У него на столе всегда стоял череп для вдохновения…

Она сидела, держа спину прямо, а ладони на коленях, с насмешливым выражением отвергнутого и чуждого всему происходящему человека. Должно быть, она сумасшедшая, но она мне нравится.

— Конечно, Байрон… ты что, хочешь быть писательницей? — громко спросила я, словно рассуждая сама с собой.

— Не знаю. Когда я была маленькой, всегда писала небольшие рассказы на трех страницах. Один был о семье, в которой все умирали, но самый прекрасный назывался «Корри и ее собака»: Корри утонула, пытаясь спасти тонущую собаку. У меня умирали все персонажи, не знаю почему.

Я задумчиво почесала лоб, вспомнив, что Ингеборг Бахман, моя любимая писательница, говорила что писательство — это одиночество, уединение и неудовлетворенность.

— Знаешь что, я угощу тебя чем-нибудь, а потом отвезу домой.

Остановив машину у крошечного бара, больше похожего на кафе-молочную, мы вошли. Я взяла с маленькой витринной стойки пирожное с кремом и принялась с жадностью есть.

— Ты ничего не будешь? — спросила я у нее.

Она стояла, упершись спиной в холодильную камеру с мороженым.

— Я никогда не ем.

— Даже кока-колу не пьешь?

Она отрицательно покачала головой, не спуская с меня глаз.

— А я обожаю поесть, — подразнила я.

— Это видно.

— А, понятно, не хочешь потолстеть.

— Не совсем так. Не хочу жить.

Если верно, что ничто не происходит случайно, моя тоска, которая не оставляла меня вот уже несколько дней, достигла на этой холмистой площадке, где я припарковала свой «Ситроен», своего пика. Я подумала, что вид Болоньи сверху и немного болтовни пойдут ей на пользу, однако дочь инженера Комолли выудила одну из моих кассет с песнями Луиджи Тенко и вставила в магнитолу.

Пока я курила и разглядывала виллы богатых болонцев, она пела «День за днем». Я не верила своим ушам она знала наизусть все слова песни. «День за днем проходит жизнь, завтрашний день будет таким же, как вчерашний. Судно уже покинуло порт и кажется с берега далекой точкой…»

Я не могла сдержаться:

— Почему ты не слушаешь Мэрилина Мэнсона, как твои ровесники?

Она сидела, согнув плечи и вытаращив подведенные глаза.

— Потому что я так одета?

— В определенном возрасте то, что носишь, имеет значение, тебе не кажется?

Наконец она рассмеялась, продемонстрировав мне свои прекрасные белые зубы и ямочки на щеках.

Перед тем как отвезти Гайю домой, я заехала в агентство, усадила ее на диванчик Аучио, а сама пошла в кабинет перенести фотографии в компьютер. Пока я подключала кабель к компьютеру, до меня донесся ее вопрос по поводу туалета, из которого затем раздался звук закрывающегося шпингалета.

Я подошла к Спазимо.

— Ездить с дочерью клиента профессионалу непозволительно, — сказал он.

— У нее кое-какие проблемы.

Лучио покачал головой.

— Вот так всегда, все безнадежные дела берешь ты…

— Кстати, о безнадежных делах, Тима поблизости нет?

— Он зашел и сразу плюхнулся на диван. Сколько же косяков он выкуривает? За секунду опустошил две бутылки воды.

— Теперь собирается сколотить группу.