Онлайн книга «Оглянись назад, детка!»
|
— Надеюсь, мы еще увидимся, — произнес он. — Конечно, — ответила я. — Обещаешь? Я изобразила на лице постную улыбку и вышла на улицу. Когда мы спускались по лестнице, Гайа меня спросила: — Будешь встречаться с ним? — Нет. — Но ты же ему обещала! — Ах, чего не наобещаешь спьяну. — Да и трезвым не меньше. Я с изумлением посмотрела на нее. Я никак не могла вспомнить, куда поставила «Ситроен», помню лишь, что где-то далеко, но меня это не волновало. Я закурила и угостила сигаретой Гайю. Мы не спеша и с удовольствием шли по переулкам и улочкам. — Раньше эта улица была самой престижной среди богатых семей, — произнесла я, когда мы очутились на улице Страда Маджоре, — до сих пор ничего не изменилось. Именно здесь какое-то время жил твой друг лорд Байрон… — Я знаю, — с гордостью подтвердила она и задумчиво склонила голову. — Это просто невероятно. — Что? — Здесь, где мы теперь идем, ходило множество людей, они уже мертвы и нас разделяют века. Тут жили те, кого мы и не знаем: они любили, страдали, как и мы… Я только развела руками. — Что же будет, Джорджиа? Что после нас останется? Я затоптала окурок, не зная, что ответить. Мы поравнялись с недавно открывшимся баром, одним из тех, где, едва ты переступишь порог, тебе суют в руки карту вин. Я сморщила нос, Гайа не оставила мою гримасу без внимания. — Это известные болонские остерии? — Во всяком случае, их осталось совсем мало, но много лет назад именно они и были настоящими университетами. Там говорили обо всем о поэзии, войне… Как в борделях. — Бордели? — Сенаторша Мерлин прикрыла их в 58-м году. От улицы Замбони до улицы Бертьера слышались рыдания. Когда закрылись двери улицы делле Оке, было такое чувство, словно это конец цивилизации… Гайа удивленно подняла брови. — Тебя тогда не было. — Должно быть, эти истории мне рассказывал отец… — Он посещал бордели? Я рассмеялась. — Нет, он не из тех. — Кто знает, сколько писателей родилось там… — В борделях? Может быть. — Я остановилась перед «Ситроеном» и уперлась локтями во влажную и грязную крышу. — Мне бы хотелось почитать твои вещи. Она смущенно улыбнулась. — В основном это стихи. — Я люблю стихи, — выдохнула я. — Ты слышала когда-нибудь об Анубисе? — Тот, у кого человеческое тело и голова шакала, верно? В третьем классе средней школы я увлекалась древними египтянами… — рассеянно ответила я в поисках ключей от машины. — Он сторожил гробницы и сопровождал умерших к Осирису, богу мертвых. — Да, бог мертвых… — Но я люблю богиню Хатхор… греки называли ее Афродита… — Вот как… — На рисунках она изображена в образе коровы, тело которой усыпано звездами. Открыв дверцу, я спросила: — Такой ты себя ощущаешь? Она потупила взгляд: — Нет, такой я представляю свою мать. Я неспешно ехала за мусоровозом, перед которым шел поток легковушек. Гайа дала мне прикурить, и я поймала себя на мысли, что эта девчушка внушала мне чувство защиты. Она снова заговорила о своих пристрастиях: на этот раз об амазонках, о которых написала небольшую поэму под названием «Кирасы». Гайа поведала о некой Ипполите, которая владела луком и копьем, и, чтобы быть лучшей, она еще ребенком выжгла себе грудь раскаленным железом Слово «амазонка» означает «женщина луны», мужчины презрительно отзывались о них, а те ненавидели мужчин. Но все равно амазонки стремились к равноправию полов. Пентесилея, которую Ахилл отчаянно любил, могла объезжать самых диких лошадей… — Гайа, — прервала я ее, — почему ты мне вчера сказала, что не хочешь жить? Она сидела, прислонив голову к окну и засунув палец в рот. — Тебе приходилось терять кого-нибудь? — Две золотые медали в этом виде. А тебе? Она чуть с обидой посмотрела на меня. — Я кажусь тебе слишком молодой для человека, уже кого-то потерявшего? Я вспомнила себя в ее возрасте. — Нет. — Просто мне кажется, что все это совсем ни к чему… — Что говорить об этом? — Быть или не быть… помнишь, да? Мне захотелось поговорить серьезно. — Когда моя сестра повесилась, она была на шесть лет старше тебя. Если тебе кто-нибудь нужен, чтобы объяснить, почему, несмотря ни на что, лучше быть живым, то я здесь. Но если ты собираешься проделать подобную хреновину… то скажу тебе сразу, лучше не ищи меня больше. Я притормозила перед воротами особняка Комолли. Гайа, выйдя из машины, стояла, опустив голову с мрачным и задумчивым видом. Прежде чем закрыть дверцу, я сказала: — Think it over, Гайа. Она закрыла глаза и кивнула. Я улыбнулась: — Это слова из песни Лоу Рида. И поехала домой. Первое, что я сделала, надев пижаму, — отключила сотовый телефон и собрала все еще разбро санные на столе в гостиной письма. Я проделывала это машинально, ни о чем не думая, пока из конверта что-то не выпало… Это была фотография моей сестры в красно-вишневом лифчике и обхватывавшей талию короткой пляжной юбке, на ее загорелом лице светилась улыбка. Она стояла, в обнимку с темноволосым и мускулистым парнем с родинкой на левой щеке: это был Альдо. На обратной стороне фотографии стояла надпись: «Лето, 85-го. Я не раскаиваюсь. С любовью, Ада». Было десять минут двенадцатого ночи. Я схватила телефон и набрала номер, мне ответили по-английски, что Альдо нет; я попросила передать ему, чтобы он сразу, как только появится, позвонил мне. Я пошла на кухню, села на табуретку с банкой пива «Хейнекен». Наконец в тридцать пять минут двенадцатого позвонил Альдо. Я задала ему свой вопрос, но вместо ответа раздавалось лишь пыхтение, словно он наложил в штаны. — Послушай, Джорджиа, в то лето… — Я тебя внимательно слушаю. — Мы поехали на остров Джилио, ты помнишь? Ты не хотела ехать… — Но Джулио там был. — Да, был. — Дальше. — Только не надо говорить тоном тюремного охранника. — Альдо, не испытывай мое терпение. — Мне хотелось кричать. |