Онлайн книга «В футбольном зазеркалье»
|
Без пяти минут восемь на площадку перед столовой выходил Арефьич и принимался манипулировать мячом: на носок, на голову, на колено. Утренний стук мяча проникал во все распахнутые окна. Из кустов сирени шариком выкатывался лохматый Тузик и, вскочив на скамейку, вываливал веселый язык – день начинался. Скоро к Арефьичу присоединялся Матвей Матвеич, вперевалку от избытка мышц, медлительный спросонья. Арефьич, не предупреждая, посылал ему резкий пас и попадал в живот. Охнув, массажист оживлялся и увлеченно отпинывал мяч, норовя ударить правой ногой. Затем в окне первого домика появлялась заспанная физиономия Кудрина. Солнце било ему прямо в лицо, он жмурился, приглаживал рыжую взлохмаченную голову и кричал: – Я сейчас! Гонять мяч он готов был сутками. Появлялись, протирая кулаками глаза, Стороженко, Нестеров, Батищев. Лениво потягиваясь, выходил на крыльцо домика Владик Серебряков, щурился на солнце и отчаянно зевал, – опять зачитался допоздна. (Арефьич, сердясь, постоянно грозил вывернуть у него в комнате лампочку). Начиналась забава «в квадрате»: четверо ребят, став по углам площадки, гоняли пятого, искусно перепасовываясь между собой. Потерявший мяч становился в середину. Завидев старшего тренера, дежурный командовал построение. Короткий рапорт, приветствие, – и цепочка футболистов во главе с Арефьичем неторопливой разминочной трусцой вытягивалась за ворота, заворачивала вправо, в лес. После просмотра в телестудии Скачков вернулся на базу позже обычного, но проснулся рано и, лежа с закрытыми глазами, попробовал все тело: нет, вялости не ощущалось, выспался прилично. Мухин еще спал, запрятав голову под подушку, – он чутко реагировал на каждый шорох. Ночью, когда Скачков осторожно раздевался в темноте, Мухин приподнялся и что-то спросонья проворчал. Натянув костюм, Скачков вышел на крылечко и тихонько посвистал. Тузик не отзывался. Из дежурной комнаты выглянула Марковна, в телогрейке, замотанная в шаль. – Нету, нету, – сказала она. – С Владькой убежал. – Уже? – удивился Скачков. Он ожидал, что Владик воротится из города еще позднее. – Ни свет ни заря поднялся. – И Марковна добавила. – Грехи замаливать. Так было заведено: футболисты, нарушившие чем-либо режим, добровольно признавали свою вину и в наказание с раннего утра отправлялись на дополнительную пробежку. Солнце томилось где-то за кромкой леса; на верхушках тополей, согретые первыми лучами, пересвистывались иволги. Туман, копившийся всю ночь, размывался клочьями и уползал в чащу. Сыра была трава, сыры дорожки, опасно прикоснуться к листьям. Пробуя на подъемах рывки и ускорения, Скачков привычно ощущал полнокровную работу сердца и бодрость мышц. Дышалось глубоко и вольно, всей отдохнувшей грудью. У развилки возле разбитого молнией дуба он остановился. Ухватившись за гладкий, отполированный ладонями сук, подтянулся, как на турнике, и подобрал к груди колени. Сверху его осыпало дождем росы, он засмеялся и выскочил из-под дерева. Щеки розовели, загорались, телу хотелось быстроты, нагрузки, чтобы разогнать застой в плечах и бедрах. Взмахивая руками, он подпрыгнул раз, другой, успевая в подлете согнуть и подобрать к груди колени. «В квадрате бы побегать!» Услышав задорный собачий лай, он увидел сначала Тузика, затем бегущего Серебрякова. Владик остановился и перевел дух. – Упрел! Под тренировочным костюмом у него натянуто теплое белье, на голове вязаная шапочка. Молния на фуфайке застегнута до самого предела, и воротник закрывал всю шею с подбородком. Приплясывая, чтобы не дать застояться ногам, Владик спросил: – Ты как вчера? В порядке? – Вполне. – А я не удержался. Видишь: сырости, наверное, ведро вышло… Тут, Геш, толковище идет, будто с Веной у нас может не получиться. – Глупости! – Про Рытвина что-то толкуют, про самого… Ну, хоп – я еще пару кружочков. И они разбежались. – Степаныч, говорят, злой, как сатана! – крикнул Владик, удаляясь. За завтраком Скачков старался не попадать тренеру на глаза. В комнате, собираясь на утреннюю тренировку, Мухин сказал, что вчера вечером, перед самым отбоем, заходил Иван Степанович, спрашивал – не вернулся ли? Видимо, зачем-то понадобился… «Как назло, ч-черт!» По коридору раздался топот ребят, спешивших на поле. Скачкова остановил врач Дворкин, поманил к себе. Рядом с ним стоял Матвей Матвеич, тащивший сетку с мячами. – Язык! – потребовал Дворкин. Скачков обиделся. – Да что вы, на самом деле! Маленький я, что ли, не понимаю? – Пил? – Матвей Матвеич смотрел подозрительно. – Вот еще! Хотите дыхну? Нате! Массажист повел носом. – Ну, тогда еще сойдет. Бегал? – А как же! – Пульс позвольте. – И Дворкин взял его за руку. Пока врач, склонив голый лоб, держал Скачкова за расслабленную кисть и следил за бегущей секундной стрелкой, на крыльце командного домика появились Иван Степанович и Арефьич, оба в тренировочных костюмах. Иван Степанович в темных очках, на груди секундомер. Скачков пожалел, что не успел со всеми вместе уйти на футбольное поле. Арефьич сделал ему знак приблизиться. – Иди. Чего уж… – шепнул Матвей Матвеич. К крылечку Скачков подошел с покаянным видом. – По девочкам, говорят, ударяешь? – раздался сверху голос тренера. – Ну… где был-то? Рассказывай. – А, где был!.. – Скачков погладил себя по голове. История получилась. Картина новая, просмотр. Ну и… Не жаловаться же было на Клавдию с Валерией, что не мог отказаться. Арефьич, усмешливо почесывая кончик носа, хмыкнул: – А этот был: все пустоту нарисовать не может? Скачков вспомнил и улыбнулся: – Был. – А лапти показывали? А селедку в рот забрасывали? – Нет, селедки не было! – запротестовал Скачков. – Еще увидишь. Иван Степанович сошел вниз. – На черта они тебе сдались? Пошли ты их. Если бы хоть что-нибудь стоящее было. Кто по-настоящему пишет, тому, знаешь, некогда трепотней заниматься. Некогда! Соображай же сам хоть чуточку. Он смотрел на него с сожалением взрослого умудренного человека. – Стой-ка, ты, киношник, – окликнул он вдруг Скачкова. – В редакции Сергей Александрович ничего не передавал? Скачков припомнил целую кипу исчерканных страниц на брагинском столе. – Там… такое дело намечается… По мере того, как Скачков передавал разговор с Брагиным, Иван Степанович сощуривался с пониманием и кивал: |