Онлайн книга «Вишневый луч»
|
Я ненавижу иронию. Она тут кругом разлилась, как мародёрство после цунами. Я трудоголик, а работать возле постмодернистов! ужас в ассортименте. Как быть? Ирония оскорбительна и даже преступна, если объект её - Родина. Бабушка! Бабушка-а-а-а! Джованни хотел покоя, как вода - рыбу. Рукопись дрожала на скатерти, до столешницы протирая вишнёвый бархат, будто впечатывалась в тело стола и просила его: я буду твоей душой, только не отпускай меня. Давай жить вместе. Ты и я. Стол и рукопись. Тело и душа. Давай? Джованни смиренно поглядывал на эту самодеятельность и упивался короткой временной властью: не перестанете перемаргиваться, перешёптываться, - в печку! Душеприказчиком будет печка. Я ваш отец, а вы мои выдумки. Цыц! Рукопись громоподобно чихнула на создателя. Джованни даже не удивился. Картины - живые. Смотришь и чувствуешь, как Бог вёл руку этого художника. Рукопись тоже картина, живая. Сюжеты живые. И все, кто прочитают эту рукопись, будут словно рядом постоявшие, настоявшиеся у картины, и будут всё делать, как там написано, в этой бессмертной книге. Вот он, секрет искусства. Единственный. Просто власть. Литература - вид кратофилии... ЗА ЧАЕМ Она пила зелёный чай из дорогих листовых шариков, листала Конституцию России, курила сигариллу. - Всё ходишь? А дело? Написала учебник? - Не могу, - проскулила я. - Наши граждане хотят жить без права на свободу слова. И мысли! А журналисты у них об этом спрашивают и не извиняются. - Правильно хотят, - одобрительно кивнула бабушка. - Зачем эти глупости? Думать вообще вредно. Можно что-нибудь выдумать. А уж потреблять продукты чужих выдумок - извращение. Ты помнишь, что писала Цветаева о читателях газет? Жёсткие стихи, очень жёсткие. Хочешь, прочту? - Нет. Я недавно читала, из архивов, её заявление в Литфонд с просьбой принять на какую-нибудь работу. Судомойкой, уборщицей... Бабушка фыркнула: - Тогда, прошу любить, у лукоморья дуб зелёный. - Тоже ведь самоубийца. - В каком-то смысле - да, - согласилась бабушка. - "С тех пор как экзистенциалисты открыли, что человек смертен, нас уже трудно чем-нибудь удивить", - согласилась и я. В полном согласии мы примолкли. С бабушкой легко молчать. Она столько помнит! "Сначала трижды подумай, а потом промолчи". * Это про неё. Я успокоилась. Учебник подождёт. А пока напишем новую сказку. ___________________________________________________________ * Анри де Ренье, французский писатель (1864-1936). __________________________________________________________ Через полчаса. - Бабушка, дай совет: как очистить нашу страну от скверны? - Элементарно. Надо закрыть границы и открыто разрешить психоаналитические пытки. Все уедут. - Как же все уедут, если закрыть? - Как положено. Вот и поговори с ней. Она дожила до сладостных лет, когда может не объяснять, не повторять и не оправдываться. Мне кажется, иногда бабушка смеётся надо мной. - Ну что ты, какой смех! - обижается бабушка. - Вот тебе сколько лет? - Ну... - отвечаю я. - Сорок плюс-минус десять-двадцать... - А мне, скажем, восемьдесят. Или девяносто. Не меньше. И я не бегаю на свидания. Представляешь, сколько времени освободилось? - Да. Вполне. Представляешь, если бы ты была моя законная, родная бабушка? - мечтаю я. - Это ни к чему. Обойдёмся лестничной близостью. Люблю соседей. - Бабушка, дай чаю, пожалуйста. - А ты попроси, как следует. - Опять историю рассказывать? - волнуюсь я. - Надоело!!! Доколе! Я не могу каждый день! На всякий случай картинно багровею лицом. - Не вопи. Тебе работать надо непременно. Работники словесности не имеют права простаивать. Отсохнет - и всё. Вон Горбачёв по радио "Свобода" выступает. Работает. Представляешь? Бывший генсек - по вражеской станции. А ты хоть у меня выступи, не ленись. - Ты начни, я после, - прошу я. - Я очень много знаю. Ты уснёшь. - Поговори о политике - на ней проснусь. - Не-ет. О политике с тобой опасно, ты нервничаешь, и чай разольёшь. - Бабуль, меня уже никто не опекает, никто не холит, не лелеет. Я всем кажусь неисправимо взрослой. Даже Петру моему. Так хоть ты! Отдушина! одна... - Ты плачешь каждый раз. А я тут вытираю, - она кольнула меня серыми, с проголубью, испепеляюще молодыми глазами. - Ну ничего, будет тебе восемьдесят, когда ничего дорогого, кроме воспоминаний... - Ну не прикидывайся, ну хватит, я больше не буду. - Рассказывай, - повторила бабушка и погасила всполохи очей. У неё цвет радужек зависит от настроения. Серые - сталь, холод, тишина, безразличие, покой. Голубые - радость, хмель и душевность. Всё это я изучила. Но вот смешанные глаза - я не всегда понимаю, поскольку процент оголубления серого круга всегда разный. Один раз посмотреть в её голубеющие глаза - это незабываемо! Иногда это медленное, торжественное заполнение, вытеснение холодного тона тёплым. А порой - внезапно - ах! - и глаза голубые, без перехода. Вы видели такое? Невероятно. Пытаясь улизнуть от ответственности, я спрашиваю про глаза: почему они такие... хм... нефизиологичные, небывалые, и не мешало ли ей это жить с мужчинами, говорить с женщинами, воспитывать детей. - Не мешало, - исчерпывающе отвечает бабушка, наводя на меня зрачки. Тут я закономерно съёживаюсь, уменьшаюсь и ползу под стол. Больше у меня нет вопросов к бабушкиным глазам. Она ждёт меня, ждёт, а я сижу под столом не шевелясь. Она брызгает под стол тёплую воду и обещает горячую. Я сижу молча. Мне очень уютно. На три минуты мне три года. Кистяная бахрома рыжей плюшевой скатерти окаймляет моё убежище. Поплыл аромат лесных трав, загремела ледяная горная река в Кабардино-Балкарии, мои детские горы, канатка над синим озером, скоро позовут на шашлык. Пыльный зернистый шоколад в кусках. Сверкает чёрная икра - и я её ложками, из эмалированного тазика! Коллекция блестящих открыток с видами Колизея, Фудзиямы, розовых кустов Дубровника. Мечты о путешествиях. Восторги взлёта и посадки самолёта. В моём детстве было несколько красивых страниц. Я счастлива. Но бабушке известно и это. - Вылезай, - сонно говорит она, и я понимаю, что горячая вода готова к бою. Вылезаю. - То-то же, - кивает бабушка, уводя взгляды в стойло. - А то можно и посклонять полторы бочки варенья. |