Онлайн книга «Тень Галилеянина»
|
– Ты упускаешь главное: никто из ессеев не видел своими глазами те сокровища. Иисуса же видели многие. Многим в его словах открылась истина. Многим он являлся уже после смерти. – А если эти явления были бредом, игрой расстроенного воображения? – Если Бог хочет передать нам свое послание, что мешает ему использовать для этого бред и игру воображения? – О каком послании ты говоришь? – Что Бог опять на стороне Иисуса – даже после его смерти. – Не будет ли правильнее сказать, что это его ученики опять на стороне Иисуса? – Дух Божий привел их к тому! – В чем ты видишь здесь участие Духа Божия? – В том, что Бог всегда так поступал с нами. Во все времена он вставал на сторону слабых и изгоев. А теперь он точно так же избрал Распятого. – Не думаю, чтобы Дух Божий мог когда-нибудь снизойти на целую общину. Любой группе людей нужны изгои и жертвы. Меня бы вы с моими скептическими вопросами наверняка прогнали бы в пустыню – точно так же, как ессеи выгнали тебя, я прав? Варух стал возражать: – У нас нет никаких таинственных сокровищ, чтобы делать из них приманку для людей. Как-то раз вышло так, что одна пара, муж и жена, на самом деле хотели спрятать сокровища. Только их обман вышел наружу! – И что стало с этими людьми? – Они тогда продали поле и все вырученные деньги – на самом же деле, лишь половину – отдали общине. На собрании общины постановили, что они погрешили против духа нашего братства. [260] – Их простили? – Наше решение обрушилось на них, как гром среди ясного неба. Через пару минут они оба скончались. Волнуясь, я вскочил на ноги и воскликнул: – Разве ты на своем опыте не узнал, каково это, когда кто-то погрешит против священного духа какого-нибудь братства? Тебя вот бросили подыхать с голоду. А теперь вы довели двух своих собратьев до смерти, потому что они оказались не так безупречны в делании добра, как вам того хотелось. – Никто не желал их смерти. Это получилось как-то само собой. – Варух, – закричал я, – как ты можешь принадлежать к такой общине! Разве так поступать – это в духе Иисуса? Не садился ли он, бывало, за стол с мытарями, которые сплошь и рядом присваивают чужие деньги? И разве он использовал свою власть, чтобы люди от этого падали замертво? Варух потрясенно молчал. Потом тихо сказал: – Наверное, ты прав. Мы тоже не совершенны. Но зато в нашей общине царит любовь и готовность прийти друг другу на помощь. Почему ты так настроен против нее? Ты хочешь, чтобы я и оттуда тоже ушел? Хотел ли я этого? Почему я с таким жаром стараюсь поколебать Варуха в его вере? Может быть, я веду себя так, потому что мне самому больно? Прошло довольно много времени, прежде чем я ответил: – Когда я вытаскивал тебя из общины ессеев, все было по-другому. Тогда плохо было тебе. Сейчас у меня трудное время. С этим Иисусом что-то сломалось во мне. Я столького ждал от него. В том числе, что он поможет мне помириться с самим собой. И вот теперь я простился со всеми своими иллюзиями и не хотел бы стать жертвой новых! Варуху, наверное, было сложно меня понять. Но у меня отлегло от сердца, когда он сказал: – Приходи к нам! Я покачал головой. – Я не подхожу для вашей коммуны. Я богатый торговец. Что мне делать в общине, презирающей накопление богатств, а со своими членами поступающей так сурово! Между приподнятым настроением, в каком пребывал Варух, и глубокой печалью, владевшей мной, лежала пропасть. Еще некоторое время мы проговорили, пытаясь смягчить горечь взаимного непонимания беседой о всяких мелочах. Между тем давно наступила ночь. Исчерпав все темы, мы пожелали друг другу спокойной ночи. Варух спустился вниз, я остался наверху. Я понимал, что, несмотря на усталость, быстро не усну. Не ложась в постель, я еще долго сидел, глядя в темноту. Надо мной переливался звездами прозрачный небесный купол. Миллионы звезд мерцали где-то бесконечно далеко от меня. Моя собственная жизнь казалась так ничтожно мала – крошечная пылинка на этой земле. Что же такое весь этот огромный мир? Разве он нечто большее, чем случайное скопление грязи и пыли, света и тьмы, земли и воды? И в нем живут различные создания, слепленные из праха, – живут и мучаются, ведя друг с другом бесконечную борьбу за выживание, в которой они притесняют, эксплуатируют, унижают друг друга, приносят друг друга в жертву. И тех людей, кому вдруг открывается это, охватывает отчаяние. Они восстают. Они хотят бежать. Одни, бунтуя, хватаются за оружие, и сами попадают в замкнутый круг насилия и ответного насилия. Другие – начинают бредить, предвозвещая кровавый конец мира во вселенском пожаре, и так накликают еще большие беды, чем те, из-за которых мир уже заслуживал гибели! Еще одни уходят в пустыню, там строят свой отдельный мир, хотят быть святыми в далекой от святости суете мира. Но и эти, когда считают нужным, изгоняют в пустыню своих козлов отпущения. И жертвы так ничему и не учатся! Никогда не сопротивляются, если жертвами выбирают не их! И намерения участников этой жестокой игры самые что ни на есть благие: первые стоят на страже мира и покоя, вторые борются за справедливость, а третьи исполняют Божьи заповеди. У каждого имеются свои оправдания. И все увязают в жестокой логике этого мира. Мною опять овладело отвращение ко всему. И снова пришли на память слова из нашего Писания: И обратился я и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем: и вот слезы угнетенных, а утешителя у них. нет; и в руке угнетающих их – сила, а утешителя у них нет. И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе; а блаженнее их обоих тот, кто еще не существовал, кто не видал злых дел, какие делаются под солнцем. Видел я также, что всякий труд и всякий успех в делах производят взаимную между людьми зависть… И это – суета и томление духа. [261] Неужели это правда? А если да, если так оно и есть, то зачем тогда участвовать в этой бессмысленной игре? Почему не объявить забастовку? Почему не сказать: мне такая жизнь не нужна? Я добровольно выхожу из игры? Разве такой поступок не был бы только логичным, если мертвые счастливее живых? Я посмотрел на свои руки и представил себе, как выглядят руки мертвеца. Я ощупал лицо, угадывая под кожей очертания мертвого черепа, прячущегося во мне. Я попытался вообразить себе холодное, безжизненное тело. Но, прикасаясь к своему телу, я вместо этого чувствовал теплоту. Сердце отбивало положенные удары. Вдох следовал за выдохом. Глаза видели усыпанное звездами небо. Уши слышали гул прибоя. Ноздри чуяли запах песка и соленой воды. Я видел, слышал, обонял. Я жил, дышал и чувствовал. Разве это не чудо, что пыль и прах могут жить, мыслить и чувствовать, сомневаться и приходить в отчаяние? Сколько разнообразных процессов в моем теле должны были сейчас идти согласно, чтобы я прожил это миг, не испытывая физических страданий! И пусть этот миг быстротечен – разве от этого он менее ценен? |