Книга Женского рода, страница 70 – Екатерина Минорская

…Щепки потрескивали, и на лице Кирш отражался свет полыхающего в печке огня. Она сидела на корточках и вдруг, прикрыв глаза, слегка покачнулась. Алиса вскочи­ла, увидев выскользнувший из печки огонек, но тут же ус­покоилась: Кирш коснулась рукой пола чуть поодаль го­рящей головешки.

— Ты чего, Алис? — Кирш вопросительно смотрела на нее.

— Наверное, тебе лучше сейчас лечь спать, я послежу за печкой.

— Это почему же? Откуда ты знаешь, что мне лучше? — Кирш смотрела на Алису с вызовом, и та почувствовал легкую тошноту, которая обычно охватывала ее при силь­ном волнении.

— Просто ты пьяна, и это опасно…

— Да пошла ты!

От этих слов у Алисы зазвенело в ушах и по щекам потекли слезы. Заметив их, Кирш вскочила и беззвучно прошептала что-то — за слезами Алиса ничего не могла разобрать и, смущаясь их, поспешила закрыть лицо ру­ками.

Кирш развернулась и хлопнула дверью. Решительным шагом войдя в маленькую комнатушку, где летом обычно спала мать, она быстро разделась и рухнула лицом в от­сыревшую подушку.

Алиса вздрогнула, услышав, как от удара посыпалась труха с косяка. Она сидела в темноте, скрестив руки на коленях, и чувствовала, как к глазам подступают новые слезы.

Говорят, есть легкие слезы и есть тяжелые — горькие, те, что «дальше» от глаз. Слезы беззащитности и непони­мания проливаются легко, но кто наверняка может назвать их все?..

Наверное, самым правильным было бы взять сумку и уйти прочь, но Алиса, к ужасу своему, понимала, что ее удерживает от такого шага отнюдь не ночь и не расстоя­ние до Москвы, — просто обычные правила здесь были бессильны, и уйти ей отсюда было уже невозможно… Она встала и прошлась по комнате, пытаясь поверить в реаль­ность собственных шагов, отдающихся скрипом под по­ловицами.

Кто не стоял в тишине, глядя через окно в темноту ули­цы из темноты чужого дома, кто не видел холод в глазах, обещавших любовь, и не оказывался среди ночи в неизве­стной ему местности, тот, возможно, не знает, что такое одиночество. Алиса чувствовала себя невыносимо, незас­луженно одинокой и, чтобы справиться с этим чувством, с готовым вот-вот вновь прорваться потоком слез, по свое­му обыкновению, начала раздумывать о жизни с позиции наблюдателя. Ее дедушка, за которым водилась та же чер­та, называл это в свое время «самолечением философией», но, в отличие от него, Алису ее раздумья обычно не утешали, а придавали жизни неподъемную для ее женского сердца обреченность.

Алиса думала о главном изъяне человеческого суще­ствования — об одиночестве. Что есть у нас на этом свете?

Стены? Они нам только кажутся, Люди? Им бывает оди­ноко рядом с нами. Говорят, есть дорога, «дорога без конца»… Но стоит сесть в поезд и поехать неизвестно куда, как поймешь, что нет никакой дороги, нет побега, нет ни­чего где-то там, чего бы не было здесь. Но есть холод или тепло, сосущее чувство голода и запах хлеба, есть желание бежать и желание возвращаться. И единственное, что у нас есть всегда, — имена тех, к кому хочется вернуться…

И затягивают омуты, и кружат вихри, и обволакивают другие имена, и время отнимает силу; мы теряем чьи-то следы и привыкаем называть чужие имена, мы черствеем от собственных измен и сутулимся под тяжестью слов… И все это, наверное, важно… По Алисиным щекам горячими струйками полились слезы… Но куда важнее, думала она, чтобы было в душе у человека в его последние минуты имя, которое ему захотелось бы прошептать с болью и благо­дарностью, с любовью и виной — уже не ошибаясь. В этот миг все карнавальные маски и костюмы будут свалены в сундуки — перед смертью человек голый, так что у нет есть? Только свое имя, но оно ему и не важно, и то, другое, имя. А больше ничего и нет.

Алисе захотелось позвонить Андрею, но она, молча по­смотрев на свой открытый телефон, выключила его и, прислонившись к печке, задремала.

Утром, выйдя из своего убежища и наморщив от не­ловкости лоб, Кирш обнаружила Алису, кое-как пристро­ившуюся спать на узкой скамейке: лицо ее, даже с закры­тыми глазами, выглядело несчастным. Кирш с возмуще­нием отвернулась и отправилась на кухню с грохотом ору­довать посудой. Алиса потерла глаза и присела на скамейке, глядя на нависшую над ней Кирш.

— Что, нельзя было пойти в комнату?! Я со своей пья­ной, так не поправившейся вам вчера рожей, специально в мамину пошла спать! Чтобы ваше высочество отправились спатеньки в приличных условиях, без неприличного сосед­ства!

Кирш говорила ядовито, и Алиса никак не могла по­нять, чем смогла вызвать такое негодование.

Весь последующий день они разговаривали мало и только короткими взглядами давали друг другу понять, что им, несмотря ни на что, хочется находиться рядом. Случалось, что у Кирш вырывалась резкость, тогда она с замиранием сердца, но не выдавая своего волнения, сле­дила за реакцией своей гостьи: больше всего она боялась, что та может уйти.

Невозможно сделать себя совершенно другим, начать эту странную картину под названием «я» с белого листа; в наших силах только усиливать или смягчать цвета, уже выбранные для нас кем-то свыше. Кирш хотела теперь при­глушить в себе красный, но он сопротивлялся, играя ог­ненными сполохами…

Кирш привыкла встречаться с людьми в поединках, уве­ровала в их твердокожееть и твердолобость, и научилась презирать слабость; общение с изнеженными существами обычно быстро утомляло ее, раздражало и казалось слиш­ком скучным и бесцветным. Алису она увидела по-друго­му: Алиса — это были цвета раннего летнего утра, шелест, дуновения и тихие голоса; ее хотелось целовать, хотелось просить у нее прощения, хотелось укрыть от всего суще­ствующего в мире зла, но пока что не удавалось защитить даже от собственного взрывного права… Мысленно Кирш ругала себя за несдержанность, а вслух — Алису за «замороженность» эмоций.

Они чистили картошку, топили печку, разбирали лю­бопытные безделушки на чердаке, и Алиса ни разу не выс­казала Кирш претензии по поводу вчерашней обиды. Та ловила лишь легкий укор во взгляде и наконец не выдер­жала:

— Ты всегда такая спокойная?! Я бы уже сто раз хлоп­нула дверью!

— Ты хочешь, чтобы я ушла? — Алиса уже словно ус­пела забыть о себе прежней, и если что-то и удерживало ее рядом с Кирш от отчаянных глупостей, то только зало­женная бабушкиным воспитанием привычка по возмож­ности сохранять достойный вид.

Кирш отчаянно замотала головой:

— Нет.

У Кирш часто звонил телефон, она хватала его со сто­ла и разочарованно клала обратно — она ждала какого-то конкретного звонка. Он наконец раздался, когда уже стемнело; Кирш вышла с трубкой в другую комнату, и Алиса слышала только отрывистые: «И что?», «Когда по­едет?», «Они не знают?», «Ясно».

Когда Кирш вернулась, она положила телефон на стол, взлохматив ладонью волосы, выдохнула, потом выкинула на Алису указательный палец:

— Тебе от Дениса привет.

— Все в порядке?— поинтересовалась на всякий слу­чай Алиса, заметив, что после этого звонка Кирш начала напряженно насвистывать и рассеянно смотреть сквозь предметы.