Онлайн книга «Любимая игра»
|
– Правильный танцзал, Кранц. В те дни беспокойного рысканья они пренебрегли множеством общественных демонстраций, но «Золотым дворцом» не пренебрегали. Он был слишком велик. Ничего несерьезного не было в тысяче людей, совершенно погруженных в ритуал флирта, а колеблющиеся осколки отраженного света мчатся по их неподвижным зажмуренным лицам – янтарный, зеленый, фиолетовый. Они не ничего не могли поделать – их впечатляло, очаровывало это обузданное насилие и произвольность системы. Зачем они танцуют под музыку, удивлялся Бривман с балкона, зачем подчиняются ее диктату? В начале мелодии они располагались на полу, подчинялись темпу, быстрому или медленному, и когда мелодия заканчивалась, вновь распадались в путаницу, словно батальон, разбросанный фугасом. – Что заставляет их слушать, Кранц? Почему они не разнесут эстраду вдребезги? – Давай спустимся и найдем каких-нибудь женщин. – Сейчас. – Куда ты пялишься? – Планирую катастрофу. Они в молчании наблюдали за танцующими и слышали беседу родителей. Танцевали католики, франкоканадцы, антисемиты, антиангличане, агрессивные. Они рассказывали священнику все, Церковь их пугала, они опускались на колени в пахнущих воском заплесневелых храмах, увешанных брошенными грязными костылями и гипсовыми корсетами. Все до единого работали на еврейского фабриканта, ненавидели его и ждали отмщения. С плохими зубами, потому что жили на «пепси» и шоколадных пирожных Мэй Уэст [31] . Девушки – горничные или фабричная обслуга. Слишком яркие платья, сквозь тонкую ткань просвечивают бретельки лифчиков. Завитые волосы и дешевые духи. Еблись они, как кролики, а на исповеди священник даровал им прощение. Они были чернь. Дай им шанс, и они сожгут синагогу. Пепси. Лягушки. Французишки. Бривман и Кранц знали, что их родители – ханжи, и потому старались опровергнуть все их мнения. Преуспели не вполне. Они хотели окунуться в живое, но ощущали в своей радости нечто смутно аморальное – лапать девчонок, гоготать, шлепать по задницам. Девушки могли бы выглядеть красивыми, если бы не фальшивые зубы у всех. – Кранц, мне кажется, мы тут единственные евреи. – Нет, я видел, пару минут назад тут рыскали какие-то пижоны в бабочках. – Ну, тогда мы единственные вестмаунтские евреи. – Берни тоже тут. – О'кей, Кранц, я единственный еврей с Уэллгрин-авеню. Возрази что-нибудь. – О'кей, Бривман, ты единственный в «Золотом дворце» еврей с Уэллгрин-авеню. – Важно разграничивать. – Пошли найдем каких-нибудь женщин. У одной из дверей главного зала кучковались молодые люди. Они весело спорили по-французски, подталкивая друг друга, хлопая по задницам, сплющивая бутылки «кока-колы». Охотники подошли к группе, и веселье мгновенно потухло. Французские парни слегка расступились, и Кранц с Бривманом пригласили девушек, которых выбрали. Они говорили по-французски, никого этим не обманув. Девушки переглянулись между собой и с остальными. Один из французских парней великодушно обнял за плечи девушку, которую пригласил Бривман, и подтолкнул ее к нему, одновременно хлопнув Бривмана по спине. Они чопорно танцевали. У нее во рту было полно пломб. Он знал, что мог бы всю ночь ее обнюхивать. – Ты сюда часто приходишь, Иветт? – Ну, знаешь, так, иногда, развлечься. – И я. Moi aussi. Он сказал ей, что заканчивает школу, не работает. – Ты итальянец? – Нет. – Англичанин? – Я еврей. Не сказал, что он единственный еврей с Уэллгрин-авеню. – Мои братья работают на евреев. – О? – На них неплохо работать. Никакого удовлетворения от танца. Привлекательной она не была, но ее национальная таинственность требовала изучения. Он вернул ее друзьям. Кранц тоже закончил танцевать. – Ну и как она была, Кранц? – Не знаю. Она не говорила по-английски. Они еще чуть-чуть побродили, попивая апельсиновый сок, облокачиваясь на балконные перила и обсуждая толпу, что раскачивалась внизу. Воздух уже загустел от дыма. Музыканты играли либо неистовый джиттербаг, либо медленный фокстрот – ничего промежуточного. После каждого танца толпа нетерпеливо зависала в ожидании следующего. Было уже поздно. Подпиравшие стену девушки и строй одиноких кавалеров на чудо больше не рассчитывали. Они выстроились вдоль трех стен, разглядывая скученных наэлектризованных танцоров безразличными остановившимися глазами. Некоторые девушки искали пальто и собирались домой. – Никакого проку от их новых блузок, Кранц. Сверху движение на площадке стало казаться каким-то безумным. Скоро трубач проткнет рогом дым, выдаст последнего Хоуги Кармайкла [32] , и все закончится. Теперь каждый всплеск оркестра следовало оберегать как спасение от конца вечера и тишины. Впитывайте мелодии грез стиснувшимися щеками и закрытыми глазами. В буги-вуги собирайте себе пропитание, словно манну, и замешивайте ее меж телами, что расходятся и сходятся друг с другом. – Может, еще один танец, Бривман? – С теми же? – Можно и так. Бривман еще секунду стоял, перегнувшись через перила: произнести бы истерическую речь перед густой толпой внизу. …слушайте же, друзья, незнакомцы, я связую поколения друг с другом, о, мелкие людишки бесчисленных улиц, гав, гав, ау, кровь, ваши длинные лестницы лозой вьются вкруг моего сердца… Спустившись, они нашли девушек с той же группой. Это ошибка, мгновенно поняли они. Иветт сделала шаг вперед, будто хотела что-то сказать Бривману, но один из парней ее удержал. – Вам нравятся эти девушки, а? – спросил он, главный щеголь на вечеринке. Улыбка скорее торжествующая, чем дружелюбная. – Разумеется, они нам нравятся. Что-то не так? – Ну а где вы живете-то? Бривман и Кранц знали, что от них хотят услышать. Вестмаунт – куча больших каменных домов и цветущих деревьев, они специально устроились на вершине горы, чтобы донимать неимущих. |