Онлайн книга «Любимая игра»
|
У любовника, так хорошо спланированного, имелась собственная жизнь, и он часто опережал Бривмана. Приходил к Шелл со своим подарком, скажем, со страусиным пером, купленным в магазинчике на Второй авеню, или с чайными розами из лавок на углу Восьмой улицы. Садился за стол Шелл, они сплетничали и строили планы. Ты шевельнешься – я слышу шелест сложенных крыльев падающих крыльев. Я онемел ибо ты пала подле меня ибо ресницы твои – позвоночники хрупких зверюшек. – Мне обналичили чек в супермаркете. – Привилегии красоты. Последний высокий замок, оставшийся в бесклассовой Америке. – Нет, они то же самое сделали для маленькой темнокожей старушки. – Ну, значит, соседская добродетель по-прежнему существует. – Как твоя работа? – Мараю страницы. Я страшусь того мига когда уста твои меня назовут охотником. Болтовня все продолжалась. Вспоминались истории про Хартфорд, каменный фонтан, летние месяцы на озере Джордж, огромные дома. Истории о Монреале, ночные поездки с Кранцем, смерть отца. И пока они жили вместе, росли их собственные истории, мифы первой встречи, первой ласки, покоя предстоящих поездок. – Можно я тебе кое-что прочитаю? – Твое? – Я чужого не выношу, ты же знаешь. Она хотела, чтобы он по-особому сел возле нее, как они любили. – Это про меня? – Подожди хоть, пока я эту чертовщину прочту. Она серьезно слушала. Попросила прочесть еще раз. Она никогда не была так счастлива. Он начал тихим голосом, что вечно отрекался, прежде чем вложить смысл в слова, никогда не понуждал к реакции. Она любила в нем эту честность, эту силу, которая все делала значимым. – О, это прекрасно, Лоренс, это в самом деле прекрасно. – Хорошо. Этого я и хотел. – Но оно не для меня – оно ни для кого. – Нет, Шелл, оно для тебя. Она припасла для него угощение – замороженную клубнику. Когда ты зовешь меня сказать что тело твое некрасиво я хочу призвать глаза и тайные рты камня света воды свидетельствовать против тебя. Бривман наблюдал, как его заместитель делает ее счастливой, а он сам все смотрел и смотрел. Однажды ночью он наблюдал, как она спит. Хотел понять, что с ней происходит. Некоторые лица во сне умирают. Размягчаются рты. Закатившиеся глаза оставляют за собой труп. Но она была цельной и прекрасной, рука поднесена ко рту и сжимает уголок простыни. С улицы послышался крик. Он подполз к окну, но ничего не увидел. Крик звучал чьей-то смертью. Я хочу, чтобы они сдались пред тобой пред трепещущей рифмой твоего лица в своих глубоких гробах. Мне все равно, кого убивают, подумал он. Мне все равно, что за крестовые походы планируются в исторических кафе. Мне безразличны жизни, зверски загубленные в трущобах. Он пытался вычислить степень своего интереса к человечеству за пределами комнаты. И вот: прохладное сочувствие к женщинам, менее прекрасным, чем она, к мужчинам, менее счастливым, чем он. Поскольку магия его не отпускала, стихи продолжались. Он не осознавал, что победил Шелл не текстом, но всем своим вниманием. – Можно зайти? – Нет. – Почему? – Я одеваюсь. – Вот именно. – Пожалуйста, не заходи. Ты скоро от меня чудовищно устанешь. Во всех книгах написано, что я должна охранять свою тайну. – Я хочу посмотреть, как таинственно ты одеваешься. Что странного в том, что она понимала это служение ее присутствию как любовь. Когда ты зовешь меня сказать что тело твое некрасиво я хочу, чтобы руки мои и я сам стали озерами куда ты глянешь и засмеешься. 12 Шелл решила развестись. Гордон неохотно согласился. Он готовился к войне, но испугался, когда она пришла к нему в офис. Она была так спокойна и дружелюбна, расспрашивала о работе, радовалась его успеху. О браке говорила с нежностью, но относительно его финала была тверда, будто брак был игрой после ужина в сумерках, а теперь детям пора спать. Об источнике ее силы не нужно было гадать. Не считая одного дня, когда они заполняли какие-то последние бумаги, и он предпринял отчаянную попытку ее удержать, он был счастлив, что ему выпала удача провести с ней пять лет. А еще через несколько лет его литературные склонности, которые не оценили в «Ньюсуик», позволят ему по мотивам этой маленькой трагедии изображать себя страдальцем перед молоденькими женщинами. – Это между нами с Гордоном, – сказала она Бривману. Как большинство любовников, они могли говорить только в объятиях друг друга. – Так что за шляпой не ходи. Они прожили вместе почти год. Ей не хотелось, чтобы он воспринял развод как сигнал о своевременности предложения. Разумеется, она хотела выйти за него замуж. Она не была подготовлена к тому, чтобы оставаться любовниками, ибо любовь представлялась ей главным образом верностью, верностью, которая выросла из страсти. Иногда ей казалось, что ни одна живая душа не может дарить столько нежности и внимания, если это не задел на будущее. Иногда, легко обнаруживая в сердце боль, понимала, что он может столько отдавать, только если собирается уйти. Она уже отдала ему все – награда, которую мы вручаем лишь единожды в жизни. Она хотела, чтобы он любил ее открыто. Это почти абсолютный дар. Кроме того, ее воспитала школа героев-мучеников и, возможно, она видела себя Элоизой [94] . Лишь авантюрист способен любить, – это его писательство, – и лишь дама, отрекшаяся от дома и доброго имени, – это традиционное общество. Авантюристы покидают кушетку, дамы возвращаются к своим именам; понимание этого – испытание, что хранит силу объятий. Мы нечасто встречаем людей, имеющих сходное с нашим представление о том, кем мы можем стать. Шелл и Бривман, а точнее, его заместитель, видели друг друга с таким замечательным великодушием. Однажды днем она пришла в слезах. Он забрал ее перчатки и сумочку, положил на полированный деревянный комод, отвел на зеленый диван. – Из-за того, что я сказала Гордону. – Ты должна была ему сказать. – Не все, что сказала. Я ужасна. |