Онлайн книга «Пьяно-бар для одиноких»
|
— Точно! Вот видите... Это же музыкальная комедия с Авой Гарднер. — А мне она очень нравится в фильме «Прощай, оружие!» [37] , потому что она очень похожа на мою бывшую невесту. Хотя там сплошная война и госпиталь, по-моему... — А когда? — Что когда? — Когда у вас была невеста? — Ну, в те самые годы, или нет, пожалуй, попозже. — И что произошло? — С девушкой? Да ничего такого... Обычное дело, тебе еще рано жениться, ты еще мальчишка, ну и появляется другой, постарше, и она выходит за него. Вот так. — Так что было? Это какие-то общие слова... — Я же сказал: она вышла замуж за другого. — А с вами что? Страдали, убивались, да? — Переживал, конечно, хотя теперь я вижу... — «Хотя теперь я вижу»... Теперь нечего смотреть, главное — тогда, а не теперь, потому что все это на вас очень повлияло, вы тогда чуть умом не тронулись, не знали, куда себя деть, за что схватиться... А что вы видите теперь, это тьфу! Они заказали еще по одной. — Вот и расскажите, что с вами было, ну переживали, а еще что? — Да ходил как потерянный, будто без компаса... — Как обрывок газеты, правда? Подхватит ветром и унесет. А фильмы тех лет вы помните? Вам вообще-то нравится кино? — Так мы же говорили про «Showboat»... — Да, но в тот год почему-то вышло много таких фильмов, какие не забудешь никогда. Они у меня все в памяти — и с Джоном Гарфилдом, и с Джеймсом Кегни, и с Эстер Уильяме... Послушайте, а вам нравится все прошлое? — Знаете, уважаемый... — Не говорите мне «уважаемый», меня зовут Альваро, и давайте перейдем на «ты», идет? Мы же одного помета! Ты видел «Город, который надо завоевать» [38] , где Кегни ослеп? — Конечно. Он там боксер и после одной встречи на ринге совсем ослеп. — Но его же отделали против всех правил. Вот видишь, сколько у нас общего! А тебя как зовут? — Хименес. Они заказывают еще по одной. Пианист взял микрофон и обвел глазами всех, кто сидел вокруг приставки к пианино. А затем, протянув микрофон старой даме, спросил, не хочет ли она спеть какую-нибудь итальянскую песенку. Она стала отнекиваться, мол, не в голосе, охрипла, но уже через минуту согласилась: ладно, попробую, пожалуй, спеть «Catari». — Спорю, что ты не помнишь, что было в конце с Кегни! — говорит рыжий со шрамом. — Он стал продавцом в газетном киоске. — Верно! И тогда встретил наконец любимую девушку. Да, тогда — да! Тогда были настоящие невесты... Ну а с твоей-то что? — Я же сказал, она вышла замуж, и я потерял ее из виду. Наверно, ей повезло в браке. Меня все это больше не волнует. — Должно волновать, потому что одно дело жениться тогда, а другое — теперь. Теперь ты, небось, уже слабак... — Слабак? Ты что, приятель? Я в большом порядке! В мои сорок три я — будь здоров! — Да не заводись. Посуди сам: «Три мушкетера» — это тебе не «Двадцать лет спустя», понял? А ты любишь духовное? — Как это духовное? — Ну всякие там серьезные мысли, йогу, медитацию — словом, всякое такое. — Нет, меня, в общем-то, к этому не тянет. Я больше интересуюсь простыми вещами. Люблю хорошее мясо, перец в ореховом соусе, белое вино... — Это никуда не годится. Так ты проиграешь. — В чем? Выпьем, браток. Мы же братья, так или нет? — До самой смерти. Давай обнимемся. За твое здоровье... Только ничего путного не выйдет из твоей женитьбы. Уже староват, небось, выдохся... — Сколько лет твоей невесте? — Года тридцать два, но говорит — двадцать девять. — Тридцать два — ух ты! Я бы тебе посоветовал заняться умственными упражнениями... Помогает, знаешь! — Помогает? В чем? — В этом самом, не прикидывайся. И зачем тебе... — А ты-то женат? — Второй раз... В первый раз женился в двадцать четыре на бабе, которой было тридцать восемь. А второй — когда мне было тридцать восемь, женился на... — Двадцатичетырехлетней. — Откуда ты знаешь? Смотри какой догадливый! Они заказывают еще по одной. Старая дама кончила петь и, поблагодарив за аплодисменты, вернула микрофон пианисту. — Конечно, братья! Еще бы! Нам бы и познакомиться тогда, в 49-м. — «Мамбо, вот это танец, мамбо-о...» — «Мамбо-о, да-да-да-да!» — А ты помнишь Кида Ацтеку? [39] Вот боксер! Лучший из лучших. — А когда Манолете [40] убил быка в честь... — Какой год, ё-ё моё! — Слушай, ну почему все остальные годы не были такими? Она меня любила до смерти, с ума сходила, только бы видеть меня, трогать и чтобы я целовал ее все время. Мы с ней все хорошие фильмы пересмотрели. А сколько песен спели вместе, бывало, сядем на скамейку и поем. Мне было лет шестнадцать. Но годы уходят... — А ты думал! Конечно, уходят эти чертовы годы. Помнишь, двенадцать ножевых ран у миллионерши? — Двенадцать. Ее племянники постарались. — А на Севере великая засуха. — With a song in my heart [41] . Они заказывают еще по одной. — Если бы можно было вернуться в какой-нибудь год, какой бы ты выбрал? — спрашивает рыжий. — 1949-й. А ты? — Нет, этот выбрал бы я, и, заметь, по праву, так что ты выбирай другой — А почему не может быть одинаковый? — Потому! Это мой год, понял? Мой и ничей больше. Тем более не твой. — Как это не мой? 49-й и не мой! Да ты что! — Я сказал, не твой, и умолкни! Рюмка опрокидывается от удара. Кто-то с тревогой смотрит на обоих. |