Книга Щегол, страница 146 – Донна Тартт

– Зовут Люциус Рив. Знаешь такого?

– Не-а.

– Ну, короче, чтоб ты знал, он вполне может знать твою мать или мог с ней когда-то встречаться.

– Да нет проблем, я думаю. Мама сейчас вообще мало с кем видится. – Пауза, я услышал, как он прикуривает. – И чего, звонит мне этот мужик?

Я описал ему двойной комод.

– Могу выслать фото, легко. Отличительная черта – навершие в виде резной птицы-феникс. Тебе всего-то нужно будет сказать, если он позвонит, что комод из вашего дома в Мэне, а пару лет тому назад твоя мать продала его мне. А она его купила у одного отошедшего от дел торговца, и дедуля этот помер несколько лет назад, имя ты не помнишь, вот черт, надо будет поискать, может, вспомнишь. Но, знаешь, если он будет наседать, – поразительно до чего пара чайных пятен да несколько минут прожарки в духовке на низкой температуре могли состарить листочек из пустой чековой книжки годов этак шестидесятых, которую я купил на блошином рынке, – я без проблем тебе смогу и эту накладную найти.

– Понял.

– Отлично. Короче, – я охлопывал себя в поисках сигарет, которых у меня и не было, – если ты меня со своей стороны поддержишь – ну, понял, подтвердишь мою историю, если мужик и вправду позвонит, получишь десять процентов от стоимости комода.

– И это сколько?

– Семь тысяч долларов.

Платт расхохотался – до странного счастливым, беззаботным смехом.

– Папочка всегда говорил, что все вы, антиквары – жулье.

13

Я повесил трубку, дурея от облегчения. У миссис Барбур, конечно, было полно второсортного и даже третьесортного антиквариата, но и солидных вещей было немало, поэтому мне сделалось тревожно при мысли о том, что Платт собирается распродать это все у нее за спиной, сам не понимая, что творит. И не воспользовался я ничьим положением – уж если тут от кого вечно и несло грязными делишками, так это от Платта. Я сто лет уж не вспоминал про то его исключение из колледжа, все обстоятельства слишком уж старательно замяли, он, похоже, натворил что-то серьезное, такое, что, случись это не в столь закрытом заведении, без полиции бы не обошлось: от этой мысли я почему-то приободрился, веря, что уж он деньги возьмет и будет молчать в тряпочку.

А кроме того – и от этой мысли у меня сердце радовалось – если уж кто и мог переблефовать или втоптать в грязь Люциуса Рива, так это Платт, мировой чемпион по снобизму и первоклассный задира.

– Мистер Рив? – вежливо осведомился я, когда он снял трубку.

– Право же, зовите меня Люциус.

– Хорошо, Люциус. – Едва заслышав его голос, я весь похолодел от злости, но при мысли о том, что в рукаве у меня имеется Платт, я стал даже нахальнее, чем следовало бы. – Перезваниваю, как вы и просили. Что вам угодно?

– Уж верно не то, что вы думаете, – незамедлительно отозвался он.

– Вот как? – непринужденно переспросил я, хоть и несколько опешил от его тона. – Что ж. Выкладывайте.

– Думается мне, это лучше сделать при личной встрече.

– Превосходно. Может, у нас тут? – быстро добавил я. – Раз уж в прошлый раз вы так любезно сводили меня в ваш клуб.

14

Ресторан я выбрал в Трайбеке – достаточно далеко от нас, чтоб не опасаться встречи с Хоби или кем-то из его знакомых и с молодняком в завсегдатаях, чтобы Рив почувствовал себя не в своей (надеюсь) тарелке. Шум, свет, болтовня, дикая давка: я ощущал теперь все остро, непритупленно, и меня так и накрыло запахами – вина, чеснока, пота, парфюма, шкворчащего цыпленка с лемонграссом, тарелки с которым торопливо выносили из кухни, а бирюзовая банкетка и ярко-оранжевое платье девушки за соседним столиком жгли мне глаза, словно прицельно пущенная струя промышленных химикатов. Желудок вскипал от волнения, я жевал антацидные конфетки из лежавшей в кармане тубы, потом вскинул голову и увидел, как администраторша – покрытая татуировками красавица, вялый, безучастный жирафик – равнодушно ведет ко мне Люциуса Рива.

– О, привет, – сказал я, даже не привстав, чтоб поздороваться. – Рад встрече.

Он с отвращением оглядывался по сторонам.

– Что, надо было сесть именно здесь?

– А почему бы нет? – вежливо осведомился я.

Я нарочно выбрал столик на проходе, где пошумнее – не так, чтоб нам пришлось бы орать, но так, чтоб и расслабиться нельзя было, да еще и оставил ему место, где солнце ему будет бить в глаза.

– Это просто смешно.

– Ой. Простите. Если этот столик вас не устраивает… – я кивнул в сторону наглухо ушедшей в себя жирафихи, которая вернулась за свою стойку и рассеянно там покачивалась.

Признав свое поражение – ресторан был набит битком, – он сел. Несмотря на то что двигался он очень ловко и изящно, а костюм у него был пошит весьма щегольски для его-то возраста, при взгляде на него на ум мне приходила рыба фугу, или, например, мультяшный качок, или еще вот бравый полицейский, которого надули велосипедным насосом: раздвоенный подбородок, нос картошкой, ротик-щелочка сжался в куриную гузку посередине пухлого, пламенеющего, апоплексически розового личика.

Принесли еду: азиатский фьюжн, хрусткие аркбутаны из вонтонов и зажаренных морских гребешков, Рив, судя по его лицу, не оценил, и я ждал, когда он подберется к тому, что, собственно, хотел мне сказать. В нагрудном кармане у меня лежала сдублированная под копирку фальшивая накладная, которую я выписал на пустой странице старой чековой книжки Велти и датировал пятью годами тому назад, но ее я собирался предъявить только в самом крайнем случае.

Он попросил принести вилку, выудил из своих несколько устрашающего вида “креветок а-ля скорпио” ниточки овощных украшательств, отложил их на краешек тарелки. Потом посмотрел на меня. На ветчинном личике горели острые голубые глазки.

– Я знаю про музей, – сказал он.

– Знаете – что? – спросил я, удивленно вздрогнув.

– Да будет вам. Вы прекрасно понимаете, о чем я.

По хребту пополз страх, но я старательно глядел в тарелку: белый рис, слегка обжаренные овощи, самое простое, что было в меню.

– Мне не слишком хочется об этом говорить, надеюсь, вы поймете. Это для меня больная тема.

– Да, могу себе представить.

Он произнес это таким колким, вызывающим тоном, что я резко вскинул голову.

– Моя мать тогда погибла, вы об этом?

– Да, верно, погибла. – Долгое молчание. – Как и Велтон Блэквелл.

– Верно.

– Ну, слушайте. Об этом во всех газетах писали, право же. Все публично освещалось. Но, – он прошмыгнул кончиком языка по верхней губе, – я вот о чем думаю. Отчего это Джеймс Хобарт всем направо и налево пересказывает эту историю? О том, как вы возникли у него на пороге, с кольцом его партнера в руках? Потому как, если б он держал рот на замке, никто бы вас с ним не связал.