Книга Щегол, страница 198 – Донна Тартт

– Вот и я о чем.

– Анонимный звонок. В отдел по розыску пропавших произведений искусства. Там другие люди сидят, не такие, как все копы – они и близко к ним не стояли, – картина им важнее всего. Они знают, что делать.

Борис откинулся на спинку стула. Оглянулся. Посмотрел на меня.

– Нет, – сказал он. – Это очень плохая идея. – Тон у него был такой, будто он разговаривает с пятилетним ребенком. – А хочешь знать почему?

– Подумай! Так проще всего. Тебе и делать ничего не придется. Борис аккуратно поставил пиво на стол.

– Им проще всего будет вернуть ее в целости и сохранности. И еще, если я… если я им позвоню, черт, можно ведь было попросить Хоби им позвонить, – я обхватил голову руками, – куда ни кинь, а вы ничем не рискуете. То есть, – я устал, растерялся, а на меня смотрят глаза-сверла, думалось с трудом, – если это сделаю я, а не кто-то из вашей…эээ… организации…

Борис громко хохотнул.

– Организации? Ох, – он так энергично замотал головой, что челка упала ему на глаза, – ну да, наверное, нас можно назвать организацией, раз уж нас больше трех… Но, сам видишь, нас не слишком много и мы не слишком организованные.

– Ты поел бы, – нарушил напряженное молчание Юрий, глядя на мою тарелку с нетронутой свининой и картошкой. – Ему надо поесть, – сказал он Борису. – Скажи ему, чтоб поел.

– Да пусть морит себя голодом, если хочет. Короче… – Борис схватил кусок свинины у меня с тарелки, сунул его в рот.

– Всего один звонок. Я сам позвоню.

– Нет, – сказал Борис, внезапно ощерившись, оттолкнув стул. – Не позвонишь. Нет, блядь, не позвонишь ты никуда, да заткнись ты, – злобно перебил он меня, когда я попытался что-то сказать, вздернул подбородок. Юрий вдруг коснулся моей руки, я распознал это прикосновение – старый позабытый язык, еще из тех времен, когда мы жили в Вегасе и отец начинал на кухне качать права, мол, чей это дом, кто тут за все платит… – И, и, – царственно сообщил Борис, воспользовавшись тем, что я неожиданно умолк, – я желаю, чтоб ты немедленно перестал нести всю эту чушь про “позвонить”. “Позвоню, позвоню”, – продолжил он, когда я так ничего ему не ответил, отмахиваясь от этого слова, будто оно было детским лепетом и значило что-то вроде “единорога” или “феечки”. – Я знаю, ты хочешь нам помочь, но эта твоя идея нам не поможет. Так что ты про нее забудь. Никаких “позвоню”. В общем, – дружелюбно добавил он, перелив часть своего пива в мой наполовину пустой стакан, – как я говорил. Чего это Саша так спешит? Он что, трезво рассуждает? Просчитывает все на один-два хода вперед? Нет. Саша, значит, свалил. Дружки его тут на него плохо влияют. Ему нужны деньги. И он так старался не попасться Хорсту на глаза, что вместо этого попался мне.

Я промолчал. Да я и сам могу без проблем позвонить в полицию. Не стоило втягивать в это ни Бориса, ни Юрия.

– Вот уж нам повезло, правда? И наш грузинский друг – денег у него куча, но он настолько далек от мира Хорста, и коллекционер из него настолько никакой, что он даже и не знал, как эта картина называется. Просто птичка – желтенькая птичка. Но Вишня ему верит, думает, он и правда видел картину. А это очень важный мужик здесь в сфере недвижимости. И тут, и в Антверпене. Бабла куча, Вишне он почти как отец родной, но, понимаешь ли, человек он не самый образованный.

– И где она сейчас?

Борис энергично потер нос.

– Не знаю. И они нам не скажут, верно ведь? Но Витя все держит на контроле, говорит – знает покупателя. Встреча уже назначена.

– Где?

– С этим пока не определились. Они уже раз пять место меняли. Параноики, – добавил он, вертя пальцем у виска. – Может, придется подождать денек-другой. Могут нам вообще за час сообщить.

– Вишня… – начал было я и осекся.

Витя – это уменьшительное от Виктора, так звали Вишню, но Вишня – это ведь только прозвище, и про Сашу я ничего не знал: ни возраста, ни фамилии, ни как он выглядит, да ничего вообще, кроме того, что он брат Ульрики – да и брат ли он ей на самом деле, Борис ведь братьями называл всех подряд.

Борис облизывал жир с пальцев.

– У меня такой был план – замутить что-то у тебя в отеле. Типа, понимаешь – ты американец, денег куры не клюют, очень интересуешься картиной. Они, – он понизил голос, потому что официантка как раз принесла ему очередную кружку пива, Юрий вежливо закивал, придвинулся поближе, – они придут к тебе в номер. Обычно это так делается. Все, значит, по-деловому. Но, – он легонько пожал плечами, – они в этом деле новички, поэтому параноят. Хотят на своей территории встречаться.

– И где же?

– Да не знаю еще! Говорю же! Они все время меняют место. Если хотят, чтоб мы подождали – подождем. Пусть думают, что они тут главные. А теперь, ты уж прости, – он потянулся, зевнул, потер темные круги под глазами, – я устал! Спать хочу! – Он повернулся к Юрию, сказал ему что-то по-украински, а затем обернулся ко мне. – Извини, – сказал он, приобняв меня. – Обратно в отель найдешь дорогу?

Я попытался потихоньку выпутаться из его объятий.

– Ну да. А вы где живете?

– На Зейдейк, у подружки.

– Возле Зейдейк, – уточнил Юрий. Он встал, давая понять, что разговор окончен – вежливо, слегка по-военному. – В старом китайском квартале.

– А адрес какой?

– Да не помню. Ты меня знаешь. Ни адресов не запоминаю, ничего такого. Но, – Борис похлопал себя по карману, – в отеле увидимся.

– Ага.

В Вегасе, если мы с ним вдруг расставались – например, когда с полными карманами ворованного добра убегали от охранников в магазине, – то встречались всегда у меня дома.

– Ну, тогда встречаемся там. У тебя есть мой телефон, у меня есть твой. Как что узнаю, позвоню. А ты, – он шлепнул меня по затылку, – кончай переживать, Поттер! Не стой ты с таким несчастным видом! Ничего не получится – ну и хорошо, и получится – хорошо! Все хорошо! Дорогу обратно найдешь, да? Пойдешь прямо, до Сингела и налево. Да, в ту сторону. Скоро увидимся.

5

Я свернул не в ту сторону и пару часов бесцельно бродил по улицам – украшенные стекляшками магазины, сонные серые аллеи с непроизносимыми названиями, позолоченные Будды и восточные узоры, старые карты, старые клавикорды, пятнистые, табачно-коричневые лавочки, торговавшие посудой, бокалами и старомодным дрезденским фарфором. Выглянуло солнце, и каналы отяжелели, заблестели кислородным блеском. Пикировали, орали чайки. Пробежала собака, держа в пасти живого краба. Я устал, голова кружилась, и казалось, что я начисто отрезан сам от себя, что смотрю на все это откуда-то со стороны, я шел мимо секс-шопов и кофе-шопов, мимо лавок, где продавали старинные игрушки и дельфтские изразцы девятнадцатого века, старые зеркала и серебро, которое сверкало в густом, коньячного цвета воздухе, мозаичные французские горки и столики во французском дворцовом стиле, украшенные такими выпуклыми резными гирляндами и панно из шпона, что Хоби, увидев их, задохнулся бы от восторга – да в общем-то весь этот приветливый, утонченный город, все эти его цветочные лавки, кондитерские и antiekhandels [70] напоминали мне о Хоби, не только из-за антиквариата, который тут был на каждом углу, но еще и потому, что в нем, как и в Хоби, была какая-то гармоничность, как в детской книжке с картинками, где торговцы в фартуках метут пол, а на нагретом солнцем подоконнике дремлет себе полосатая кошка.