Книга Щегол, страница 228 – Донна Тартт

– Да, но зачем это как-то вообще называть? Не могут они оба оказаться одним и тем же?

Мы поглядели друг на друга. И тут я подумал, что, несмотря на все его бесчисленные и серьезные недостатки, я полюбил Бориса и практически с первой минуты нашего знакомства почувствовал себя с ним так легко как раз потому, что он никогда ничего не боялся. Нечасто встретишь человека, который так привольно чувствовал бы себя в этом мире, одновременно и страстно его презирая и упорно, чудно веря в то, что в детстве он любил называть “Планетой Земли”.

– Ну что, – Борис одним глотком допил вино, подлил себе еще, – какие у тебя там важные планы?

– Планы – насчет?

– А ты буквально минуту назад уходить куда-то рвался. Задержаться не хочешь?

– Здесь?

– Не, ну не прямо здесь-здесь, не в Амстердаме – тут я с тобой согласен, нам бы неплохо из города уехать, и что до меня, так я еще долго сюда не вернусь. Я вот о чем – может, нам с тобой отдохнуть-расслабиться немножко, а потом уж полетишь домой? Поехали со мной в Антверпен. Посмотришь, где я живу. С друзьями моими познакомишься. Про девчонку эту свою забудешь на время.

– Нет, я домой.

– Когда?

– Если получится, то сегодня.

– Уже? Нет! Поехали в Антверпен! Там есть девочки, высший класс, не как тут на Красных фонарях – за двух девчонок две тыщи евро, и заказывать их надо за два дня. Все по два. Юрий нас отвезет. Я вперед сяду, а ты сзади сможешь лечь, поспать. Что скажешь?

– Может, лучше подбросишь меня до аэропорта?

– Может – лучше не надо? Вот если б я продавал билеты! Я тебя и в самолет не пустил бы. Такое впечатление, что у тебя птичий грипп или какая-нибудь атипичная пневмония. – Он расшнуровал свои насквозь промокшие туфли и пытался втиснуть в них ноги. – Ф-фу! Вот ты мне скажи. Почему, – он потряс испорченным ботинком, – почему я все равно покупаю эти модные итальянские кожаные туфли, если они у меня за неделю разваливаются? А помнишь мои старые боты-чукки? Как удобно в них было сматываться по-быстрому! Из окон прыгать! Годами им сносу не было! И насрать мне, что они с костюмом не сочетаются. Куплю теперь себе такие вот ботинки и буду всю жизнь только в них ходить. Ну и куда, – он, нахмурившись, посмотрел на часы, – куда вот Юрий подевался? Рождество же, с парковкой проблем быть не должно.

– А ты ему звонил?

Борис хлопнул себя по лбу.

– Нет, забыл! Вот черт! Он уж, наверное, позавтракал. Или ждет в машине и стучит зубами. – Он заглотнул остатки вина, сунул в карман маленькие бутылочки водки. – Вещи собрал? Да? Прекрасно! Тогда пошли, – он завернул в салфетку остатки хлеба с сыром, – спускайся, расплачивайся. И, кстати, – он неодобрительно взглянул на перепачканное пальто, которое я бросил на кровать, – вот его правда лучше выбросить.

– Как?

Он кивком указал на мутный канал за окном.

– Ты серьезно?..

– А что такого? Что, выбрасывать пальто в канал – незаконно?

– Ну, я вообще-то думал, что да.

– Ну, кто знает. Если и так, то закон этот особо не соблюдают. Тут знаешь, сколько дерьма по каналам плавало, когда мусорщики бастовали. И американцы пьяные туда блюют, да все, что хочешь. Хотя, – он выглянул из окна, – ты прав, при свете дня этого лучше не делать. Положим в багажник, увезем в Антверпен, а там сожжем. Тебе понравится у меня дома. – Он вытащил телефон, набрал номер. – Студия как у художников, только без художников! А когда магазины откроются, пойдем и купим тебе новое пальто.

6

Домой я улетел ночным рейсом, два дня спустя (второй день Рождества мы провели в Антверпене, вместо вечеринок и девушек из эскорт-услуг – суп из консервов, укол пенициллина, Борисов диван и старые фильмы), и часов в восемь утра был дома у Хоби: изо рта у меня белыми клубами вырывался пар, я открыл дверь, украшенную ветками бальзамической пихты, миновал гостиную с потухшей елкой, под которой уже почти не осталось подарков, и прошел через весь дом на кухню, где и нашел Хоби – он с сонным, помятым лицом стоял на низенькой раздвижной лестнице и убирал на верхнюю полку в шкафу супницу и чашу для пунша, которые доставал для рождественского обеда. – Привет, – сказал я, бросив чемодан на пол, отвлекшись на Попчика, который прибежал поздороваться и храбро выписывал вокруг меня старческие восьмерки, и только потом я взглянул на Хоби, который как раз слезал с лестницы, и заметил, до чего решительный у него вид: его явно что-то беспокоило, но улыбался он широко, с вызовом.

– Ну как ты? – спросил я, разогнувшись, снял новое пальто и перекинул его через спинку стула. – Есть какие новости?

– Да почти что никаких.

На меня он не глядел.

– С Рождеством! Ну, с прошедшим. У тебя-то как оно прошло?

– Неплохо. А у тебя? – сухо спросил он, помолчав.

– Да ничего, в общем. Я был в Амстердаме. – уточнил я, потому что он все молчал.

– Правда? Там, наверное, было здорово. – Он был какой-то рассеянный, растерянный.

– Как обед прошел? – выждав немного, осторожно спросил я.

– О, прекрасно. Слякотно только было, а так посидели отлично. – Он пытался сложить лесенку, но ее, похоже, заело. – Там под елкой до сих пор твои подарки лежат, можешь открывать.

– Спасибо. Вечером все посмотрю. С ног валюсь. Тебе помочь? – спросил я, шагнув к нему.

– Нет-нет. Нет, спасибо. – Что-то случилось, его выдавал голос. – Все, сложил.

– Ладно, – ответил я, удивляясь, что он так ничего и не сказал про свой подарок: образчик детской вышивки, увитые лозой цифры и буквы, схематичные контуры животных, вышитые тонкой шерстяной ниткой, “Мэрри Стюртевант вышила, 11 лет, 1779” – Неужели он так его и не посмотрел? Я отрыл его на блошином рынке, в коробке с синтетическими бабскими трусами до колен – заплатил, кстати, совсем недешево для блошиного-то рынка, четыре сотни баксов, но я видел, как на аукционах похожие вещицы уходили по ценам на порядок выше. Я молча наблюдал за тем, как он ходит по кухне, будто на автопилоте – покружит немного, откроет холодильник, так ничего и не достанет, закроет, потом примется наливать в чайник воду – глубоко уйдя в свои мысли, упорно не глядя на меня.

– Хоби, ну что стряслось? – наконец спросил я.

– Ничего. – Он искал ложку, но открыл не тот ящик.

– Ну что, неужели ты мне не расскажешь?

Он поглядел на меня – во взгляде промелькнула неуверенность, потом снова отвернулся к плите, выпалил:

– Неуместно было с твоей стороны дарить Пиппе такое ожерелье.

– Что? – опешил я. – Она расстроилась?

– Я… – Он уставился в пол, покачал головой. – Я не знаю, что с тобой творится, – сказал он. – Больше не знаю, что и думать. Послушай, я не хочу тебя осуждать, – продолжал он, пока я сидел, так и застыв на месте. – Вот правда, не хочу. Я, если честно, вообще бы об этом предпочел не говорить. Но, – казалось, он подыскивает подходящие слова, – неужели ты сам не понимаешь, до чего это неприлично и огорчительно? Подарить Пиппе ожерелье за тридцать тысяч долларов! После того, как мы отпраздновали твою помолвку! Просто бросить ей это ожерелье в сапог! Подкинуть под дверь!