Онлайн книга «Правда»
Как-то вечером — она скипятила самовар, подала на стол и уже собиралась уходить — он от нечего делать предложил ей сыграть в дурачки. Поломавшись для приличия, она согласилась. Они сыграли раз, другой, третий — он все оставался в дураках. На четвертом круге, подняв глаза от карт, он с удивлением заметил, что Надя не отрывает пристального взгляда от рубашек. — Что ты так смотришь? Она смутилась: — Ох, Ильич, вы уже простите меня Христа ради! Не на интерес ведь играем, а так, для души... Привычка дурная. Я ведь с первого разу-то все рубашки запомнила: где пятнышко какое, где уголочек погнут... Разбойники-то мои все, бывало, вечерами в карты режутся. Ну и меня обучили. Говорили, я к этому способная. И запоминать, и передергивать, и ходы подсказывать, ежели игра парная. И в покер могу, и в штос, и в винт, и даже в этот, как его... в бридж. — Ах, Надюша, дорогой ты мой, матерый человечище! Сколько ж в тебе таланта, а?! Ну-ка, ну-ка, продемонстрируй мне... За всю жизнь ему никогда еще не попадался такой партнер — чуткий, послушный, все угадывающий с полуслова. Разумеется, тонкостям шулерского ремесла ей еще нужно было учиться, учиться и учиться. И она училась — охотно и с удовольствием. «Нельзя, никак нельзя бросить ее здесь, — думал он, — это все равно что драгоценную жемчужину оставить валяться в навозе». Однако чтобы выводить Надежду в свет, необходимо было проделать огромную работу по шлифовке этого бриллианта: привить ей хорошие манеры, научить разговаривать с приличными людьми, одеваться, вести себя за столом и все в таком духе. Тут у них дела шли туже, и новоявленный Пигмалион едва удерживался, чтобы не выругать бестолковую Галатею. У него подчас в голове не укладывалось: почему человек, в два урока освоивший правила баккара, не в состоянии запомнить, как обращаться со столовыми приборами? — Надя! Сколько раз тебе говорить?! Не подставляй хлеб под ложку. — Так пролить же можно. — А ты не проливай. Зачем черпаешь с верхом? Боишься, голодной оставлю? Лучше меньше, да лучше. Все в рот. — Не умею я по-господски есть. Никогда у меня ничего не получится. — Это что за пораженческие настроения?! — возмутился он. — Все у тебя получится. Только рот не утирай передником. И не чавкай. У меня от твоего вида аппетит пропадает. — Я не чавкаю. — Надюша, милая, вилка существует не для того, чтоб ею в зубах ковырять. — Ах, да пропади она пропадом, ваша вилка... — Она швырнула вилку на стол, уткнулась лицом в руки и громко всхлипнула. — Ну-ну, не падай духом. — Он погладил ее по спине, вздохнул. — Во тьме ночной пропал пирог мясной... Ладно, на сегодня довольно благородных манер. Что там у нас дальше по расписанию? — Этот... алфавит. — Да, верно. Оставь посуду, после уберешь... Вот гляди — это какая буква? — Добро. — Правильно, молодец! Как все-таки наше общество недооценивает способности женщины! А теперь нарисуй-ка мне «ять». — Пжалста. — Почерк у нее был щегольский, округлый. Грамота давалась ей в общем неплохо — правда, в силу специфической направленности ума писать она обучилась прежде, чем читать, — а успехи в счете и вовсе поразили Ленина. Он даже стал подумывать о том, чтобы научить ее иностранным языкам... К лету Надежду было не узнать. Она превосходно читала, писала, считала на счетах, назубок знала таблицу умножения, была тверда в географии и с энтузиазмом предвкушала день, когда возьмется за латынь и греческий. Архиполезный человечек, однако! Память и внимательность были развиты превосходно. По-прежнему скверно было только с этикетом, но тут без практики трудно. Может, когда он оденет ее по-городскому и она снова увидит модные лавки — жила же она когда-то в городе! — в ней наконец заговорит голос пола, проснется вкус к изящному, и она инстинктом почувствует, как держать себя. Не так уж все безнадежно. В руку она давно уже не сморкается. С золотом так ничего и не вышло. Пора было уезжать. Несмотря на наладившийся быт, Шушенское осточортело ему хуже горькой редьки. Он истосковался по цивилизации. Париж, Париж! Суета и гуща настоящей жизни! Уличные кафешки, кабаре, рулетка, биржа, девочки в черных чулках! — Надюша, присядь-ка. Мне с тобой серьезно поговорить нужно. — Слушаю вас, Владимир Ильич. Она села на табурет, поерзав, оправила юбку, сложила руки на животе — благодаря миндальному мылу и отрубям они были уже не так красны — и попыталась придать себе вид благовоспитанной дамы. Он поморщился, вздохнул: хоть сейчас в цирк... — В город я собираюсь. — За покупками? — обрадовалась она. — Нет, милая. Насовсем. Не век же в деревне сидеть. Он с ужасом увидел, как она побледнела и закусила губу; из светлых глаз покатились крупные слезы. — Что ж... дело хорошее... — с трудом выговорила она. — Конечно, что вам тут... Оно конечно... Уж не питает ли она в отношении него несбыточных иллюзий? До сих пор эта мысль не приходила ему в голову. Но тотчас он с облегчением понял, что ошибся. — Только вот... — продолжала она, — как же вы-то будете? Ведь вы, Ильич, как дите малое — не можете за собой ходить... Кто ж вам постирает, кто обед приготовит, как вы любите? Вон у вас клифт опять порвался под мышкой — кто ж зашьет? — Забудь ты свой жаргон! Пиджак, а не клифт... — Прямо сердце у меня разрывается, как подумаю... — Надежда, да ты никак вообразила, что я тебя здесь брошу? Поедешь со мной. — Ох, Ильич! — Она порывисто вскочила, попыталась поцеловать ему руку — он едва успел ее отдернуть. — Ты эти рабские замашки брось! — сказал он сердито. — Извиняюсь. — Она уселась обратно. По лицу ее блуждала недоверчиво-восторженная улыбка. — Не «извиняюсь», а «извините», — машинально поправил он ее. — Короче говоря, Надежда, собирайся. Дел у нас еще много. Надо паспорт тебе выправить. — А куда мы поедем? В Питер? — Бери выше. В Европу поедем. Париж... Капри... — Ах, как же в Париж? — испугалась она. — Я ведь по-ихнему, кроме «мерси», ничего еще не знаю. — Это дело наживное. Однако после нескольких недель, убитых на организационные хлопоты, выяснилось, что повезти ссыльную уголовницу Надьку Миногу с собой в Европу будет не так-то легко, даже если подмазать чиновников. Был один способ обойтись без взятки, но... Хотя — почему бы и нет?.. — Ильич, о чем вы задумались? — О тебе, Надюша... Похоже, придется нам с тобой пожениться. — Как это?! — Да ты не переживай. Понарошку. Чтобы тебя в мой заграничный паспорт записали. — А... а нас повенчают? |