Книга Болваны, страница 50 – Александр Галкин

- Ты по собственному опыту знаешь или по рассказам?

- Из прессы!

Он не забыл забежать в дежурную аптеку, закупил презервативы.

- Зачем они? - поинтересовался Птицын.

- Пригодятся в хозяйстве. По десять штук на брата!

- Ты умеешь ими пользоваться?

- Жизнь научит! - мечтательно отозвался Птицын. - Тяжело в ученье - легко в бою.

Лунин никак не мог понять, откуда такой энтузиазм. Всю меланхолию с Птицына как рукой сняло.

Едва надев тапочки, Птицын бросился на кухню:

- У тебя есть что-нибудь вроде скалки?

- Найдется. Тесто будешь раскатывать?

- Точно! Пироги кончаются... сделаем новую партию. Поставим тесто томить... в ванную.

Миша достал скалку из стенного шкафчика. Птицын повертел скалку в руках, придирчиво осмотрел:

- Сгодится! Подержишь? - Он торжественно вручил скалку заинтригованному Лунину.

- Двумя руками... держи... Двумя руками... крепче! Вот так!

Птицын вскрыл пакетик с презервативом и с невозмутимым видом стал натягивать его на скалку. Лунин согнулся от смеха.

- Как ты думаешь этой стороной? - деловито осведомился Птицын.

- Понятия не имею!

- Подлецы, даже инструкцию не приложили! Безобразие!

Птицын забрал скалку из Мишиных рук, гордо прошелся с ней по кухне, держа на вытянутой руке, как знамя, и пристально разглядывая.

- Знаешь, - задумчиво протянул Птицын, - такой фаллос должен принадлежать Джозефу. Однажды я лицезрел его в раздевалке бассейна "Москва". Выдающийся экземпляр!

- Действительно? - усомнился Миша.

- Истинная правда! Рабле пишет, что о фаллосе следует судить по носу. В случае с Голицыным это не проходит. У него крошечный курносый носик, а фаллос, как у коня памятника Юрию Долгорукому!

- Женщины наверняка это чувствуют... - предположил Миша.

- Наверняка! - согласился Птицын и включил кран с горячей водой.

Обнажив скалку, он бросил ее на стол. Налил воды в презерватив, после чего надул его, словно шарик, перекрутил на конце, открыл форточку и выкинул в окошко. Прислушался - никакого взрыва.

- Там, на дворе, снег! - со смехом пояснил Лунин.

- Жаль! - заметил Птицын. - Я хотел фейерверка... в первый день Нового года!

Его дурашливое настроение вдруг прошло, и он как-то сразу сник.

Они пили чай. Птицын ушел в себя и молчал. Лунин только что принял еще одну таблетку тазепама; вот почему, несмотря на мрачную меланхолию Птицына, ему было весело и уютно. Он ощущал себя в состоянии блаженной неподвижности как бы в центре шара, точнее внутри непрерывно вращающейся серебристой сферы, которая отсекала от него все неурядицы мира и человеческие несовершенства. Миша даже забыл о Лянечке и о "ворохе осенних листьев".

- Я все про своих баранов, - вдруг заговорил Птицын. - Я страшно боюсь высоты. Мне часто снится, как я падаю с верхних этажей. Помнишь мост через Москва-реку, если идти к Кремлю с Большой Ордынки? Я по мосту хожу всегда посередине, подальше от парапета. Меня тянет прыгнуть вниз. Непреодолимое желание. У меня такое ощущение... часто... что как-то раз я соблазнился - и прыгнул... Мгновенье свободного полета, а потом в лепешку. О камень... шмяк!

- Не ты один, - заметил Лунин. - Многие этим грешат. Вспомни Пушкина:

Есть упоение в бою

И бездны мрачной на краю....

На самом деле это мало что доказывает... во всяком случае, существование прошлой жизни...

- Временами меня преследует другое видение, правда реже... - продолжал Птицын, как будто не слышал возражений Лунина. - Я охотник. Первобытный охотник. Возможно, негр. Но я охочусь на женщину. Она убегает - я ее настигаю. Нет, я не тороплюсь. Это азарт охотника, когда он держит дичь на кончике стрелы. Я твердо знаю: она будет моя! В этом есть доля юмора... немного злорадного юмора. Чем быстрей она бежит, тем мне слаще, азартнее... Любопытно, что было несколько ситуаций, когда это видение почти воплощалась... в реальности, наяву.

- Как? Ты не говорил, -- заинтересовался Миша.

- Как? Довольно глупо! Я шел ближе к полуночи по Кузнецкому мосту... Одинокие прогулки... Тогда с Машей... помнишь? когда все не складывалось. Я вышагивал десятки километров по вечерней Москве.

- Помню... Иногда ты звал меня... Мы ходили вместе...

- Вот-вот! Так, значит, иду я... Народу никого... Ночь. Фонари. Кузнецкий мост, он на холмах... Я сверху, а вдалеке, внизу, быстро-быстро идет какая-то девица. Это было ранней весной. Уже тепло. И шаги отдаются гулко... Она на каблуках. В плаще. Брюнетка. Я убыстряю шаг. Мне хочется на нее взглянуть. Расстояние между нами метров двести, а то и триста. Вижу: она побежала! Мне стало совестно: неужели я ее так напугал? Действительно, на улице хоть шаром покати. Ну я остался в верху холма, пошел прямо по улице, не за девицей... Зачем пугать людей?!

- Гуманно! - усмехнулся Лунин. - А второй раз?

- Второй... Выхожу в "Текстильщиках". Не поздно... Часов девять вечера... Передо мной идет толстая девица... в белых штанах. Выше меня, здоровей... Прихрамывает. Я медленно иду за ней. Гляжу на ее белые штаны. Между нами расстояние - три метра... Наверно, очень пристально гляжу... потому что чувствую: она чувствует мой взгляд. Она замедляет шаг, хочет меня пропустить вперед, я не поддаюсь: тоже иду медленней, по-прежнему сзади... Нельзя сказать, что испытываю похоть или желание. Просто эти белые штаны на толстой заднице - слишком яркое пятно, оно притягивает, как быка - красная тряпка. Думаю о сексуальных маньяках, которые бросаются именно на эти зазывающие, скандальные пятна. Одеваться надо по вечерам в серое, безликое, чтобы сливаться с темнотой. Доходим до отделения милиции - она туда заходит и встает сбоку у двери. Ждет, когда я пройду. Пережидает. Я прохожу мимо, удивляюсь: неужели я такой злодей? И вот поди ж ты! Скажи после этого, что человеческий взгляд нематериален.

- Твой взгляд ох как материален! Попробуй его не почувствуй! Однажды я подслушал, как Ахмейтова говорила Лянечке, кивая на тебя: "Он смотрит как раздевает!"

Птицын удивленно поднял брови.

9.

Ночью Птицын мёрз. Ему не спалось. Он кутался в одеяло, делая из него кокон. Но отовсюду дуло, дуло, дуло. Он укрывался с головой, сворачивался калачиком. Сна не было. Была тяжелая полудрёма, когда он осознавал, что не спит, а мучается без сна. Голицын с лицом Виленкина допрашивал Верстовскую: почему она категорически отказывается быть лесбиянкой? В противном случае ей придется разделить судьбу православного Егора Беня и ее тоже отправят в армию, куда бешено мчатся поезда, украшенные черным крепом. Лиза Чайкина вместе с Ханыгиным в черных очках щека к щеке, выглядывают из вагона, машут красными носовыми платками Лунину, а он горько плачет, сидя на дипломате, потому что его пушкинскую шляпу раздавил доцент Пухов, который жадно тянет молоко из бутылки.