Книга Лгунья, страница 47 – Валери Виндзор

— Рад тебя снова видеть, Крис, — сказал он. Его английский был таким же беглым, как у Селесты. — Давненько мы не встречались. С год, наверное.

Я подняла на него остекленевший взгляд. Реальность стремительно теряла всякий смысл. Что теперь происходит?

— Я не помню, — услышала я свой голос.

— Ты тогда как раз вернулась из очередной поездки.

— Правда? — равнодушно сказала я. — Не припоминаю.

— И мы с тобой обедали в том итальянском ресторанчике. Как он назывался-то?

Мне стало ясно, что он задумал. Он намеренно кидает мне мяч, надеясь, что я потеряю равновесие. Он втянул щеки и застучал пальцами по столу, делая вид, что старается вспомнить. Но я не позволю мужчине, даже такому, от которого у меня слабеют коленки, играть со мной в такие игры.

— «Россини», — сказала я. Первое итальянское имя, пришедшее на ум.

Он громко расхохотался.

— «Россини», ну конечно же, «Россини».

— На Эдвард-роуд, — ледяным тоном импровизировала я.

— В «Россини» отменно готовят рыбу, — сказал он. — Ну ладно, расскажи мне, какие перспективы в мире кофейного бизнеса, Крис?

— Да все такие же, — сказала я. Хочешь в игры играть — ради бога. Я тоже недурно играю.

— Ты отлично выглядишь, небось, оттого что преуспеваешь?

— Глупости, — сказал дядя Ксавьер. — Это все солнце, питание и отдых. Поэтому у неё такой здоровый вид.

— Ксавьер сказал, тебе повезло, едва на тот свет не отправилась, сказал Гастон.

— Мы её даже не узнали, когда она приехала, — сказала Селеста.

— Я узнала, — возразила преданная Франсуаза.

Дядя Ксавьер рассмеялся.

— Узнали, узнали. Не говори ерунды.

Селеста шлепнула Бригама по руке.

— Хочешь хлеба — попроси, — рявкнула она. Он заплакал. Дети ужасно устали. Зоя клевала носом, уткнувшись в плечо Франсуазы.

— Отведи детей наверх, Селеста, — сказала Tante Матильда.

Франсуаза сделала движение встать.

— Я отведу, — сказала она.

Не успев подумать, я сказала:

— Сядь. Ты не доела.

— Да нет, почему, — вспыхнув, упрямо сказала Франсуаза. — Я с удовольствием. Правда.

— Сядь и доешь сыр.

Селеста сказала:

— Зря ты вмешиваешься, Мари-Кристин.

— Это твои дети, — гнула я свое. — Сама их и укладывай.

Дядя Ксавьер даже закашлялся от смеха. Я слишком далеко зашла, подумала я. Меня переполняло чувство опасной самоуверенности. Хмурая Селеста с побагровевшей шеей рывком отодвинула стул.

— Давайте быстрей и поцелуйте на ночь Grandmaman [92] , - сказала она.

Двое мальчиков послушно подставили щеки для поцелуя и вышли из кухни. Я взяла на руки уснувшую Зою и вручила её Селесте. Мы избегали смотреть друг другу в глаза.

Когда они ушли, Франсуаза сказала полушепотом:

— Да я же и вправду не возражаю. Мне нравится их укладывать.

— Чушь, — сказала Tante Матильда. — Мари-Кристин абсолютно права. Она произносила мое имя, странно запинаясь, как будто в середине стояла запятая. — Доедай сыр.

Франсуаза села.

Дядя Ксавьер прямо задыхался от хохота.

— Вот видишь, — сказал он Гастону. — У неё язычок острый, как бритва.

Потом, когда мы убирали со стола, Tante Матильда спросила Гастона, надолго ли он приехал.

— Ну, — сказал он, — у меня увольнение до вечера четверга. Я не вижу смысла тащиться в такую даль, в Париж, на пять с половиной дней, так что…

— Жаль, — сказала я. Я до сих пор не имела представления, что происходит, однако шла по проволоке с переполняющей меня уверенностью, как пьяная. — Очень жаль. Значит, мы оба пропустим праздник в следующую субботу.

— О чем это ты? — грозно спросил дядя Ксавьер. — Даже не думай. Ты никуда не поедешь, пока полностью не поправишься.

Гастон поймал мой взгляд. Потянувшись через стол за доской для сыра, я случайно задела его. Наши обнаженные руки коснулись друг друга. Я отпрыгнула, как будто меня ударило током.

Мне стыдно писать о любви. Я очень мало о ней знаю, я в этом деле новичок. Честно говоря, я вообще понятия не имею, что это такое, как это бывает, то ли это плод воображения каждого человека, то ли всеобщее заблуждение, основанное на мечте человечества. Я не знаю о ней самых элементарных вещей.

У меня, конечно, с самого начала наблюдались все классические симптомы. Я не могла есть. Не могла спать. Лежала с раскрытыми глазами, ворочалась и ерзала, словно у меня горошина под периной. Я задыхалась от жары, хотя раньше засыпала и в худших условиях. А ведь до этого прекрасно спала. Ночи без сновидений были легкими, освежающими. Просыпалась каждое утро со светлой головой, бодрая и энергичная.

Как же так, скажете вы, да ведь этот человек в любой момент мог тебя заложить. Ваша правда. Не понимаю, почему он до сих пор этого не сделал. Но физические симптомы, которые я первоначально приняла за признаки паники дрожание под ребрами, влажные ладони, сухость в горле — могли запросто быть симптомами чего-то иного, и это более вероятно.

Я пыталась вспомнить, испытывала ли я нечто подобное к Тони. Лежала ли часами без сна, когда голова, глаза, кожа, желудок — все было настолько переполнено им, что ни на что другое не хватало места? Но это — то, что я сейчас описываю — это, конечно, вожделение. Оно не имеет ничего общего с любовью. Требуется время, чтобы взрастить любовь. Нельзя любить не знакомого тебе человека.

Да, но ведь я его знала. Я его всю жизнь ждала. Лесные чащобы, пятна крови, потерянные туфли, долгая спячка, заклинания, колдовство, страстное желание найти верное имя — все это мне было уже знакомо. Не хватало только прекрасного принца в том или ином образе. Наверное, я решила, что если он когда-нибудь и объявится, чего, разумеется, не случится, то я его узнаю в любом образе — лягушонка ли, дровосека, — в общем, чего-нибудь заметного. Но как мне было распознать его под маской дядюшки?!

Было время, когда я довольно долго себя обманывала, что он явится в облике юного коммивояжера из Ковентри. Принцу, убеждала я себя, очень легко принять обличие коммивояжера, не труднее, чем лягушки. И все вокруг, похоже, были того же мнения. Все мне твердили, какой Тони красавчик, да как он обаятелен, так что вряд ли стоит удивляться, что я легко позволила запудрить себе мозги. Даже после свадьбы я тешила себя надеждой, что стоит мне захотеть, и я разрушу заклятие, и он в конце концов превратится в Принца. Не превратился. Он так и остался коммивояжером с неизлечимой страстью к машинам. А все я виновата. Он тут не при чем. Или никакого заклятия не было, или я была недостаточно умна или благородна, чтобы его разрушить. Так и пошло. Настала новая реальность — терпение, паутина лжи, которой мы себя окружали, чтобы согреться, болячка, которую я расчесывала и расчесывала, никак не могла остановиться. И если все это не является дополнением к любви, настоящей любви, тогда что же такое любовь? Я не знаю. Меня не спрашивайте. Я ничего о ней не знаю.