Онлайн книга «Изменники родины»
|
* * * В полутемном коридоре, около дверей кабинета дожидалась прихода бургомистра пожилая женщина в заплатанном летнем пальто и рваном вязаном платке. — Вы ко мне? — не присматриваясь, спросил ее Венецкий, поворачивая ключ в висячем замке. — К вам-то к вам, да, может быть, мне лучше уйти, коли вы уж и узнавать не хотите?!.. Николай Сергеевич распахнул дверь и осветил фигуру посетительницы. — Клавдия Ивановна! Он не стал ни извиняться, ни оправдываться, что не узнал ее, а просто крепко обнял и расцеловал старую сослуживицу. Клавдия Ивановна расплакалась. — Голубчик, Николай Сергеич! — проговорила она, вытирая глаза концом платка. — Значит, вы не испортились!.. А я боялась к вам идти… думала, что теперь вы стали такой важный, что к вам и не подступишься… — Я — важный?… В этом-то наряде?.. По-моему, когда я был Шмелевским вридом, у меня был гораздо более важный вид… Ну, Клавдия Ивановна, милая, садитесь и рассказывайте, что с вами за это время было? — Что рассказывать-то?… Я ведь к вам не в гости, а за милостыней… — Как за милостыней? — Разве вы не видите, на кого я похожа?… Нищие раньше лучше ходили… Если можете, Николай Сергеевич, выпишите мне хлеба, хоть немножко!.. Я уже целый месяц голодаю… Если нельзя, скажите прямо, что нельзя — я уйду!.. Венецкий взялся за перо. — Хлеба я вам сейчас выпишу… Но только этого мало… А у вас и картошки нет? — Была… хоть немного, да было… на чужих огородах накопала… Отобрали… Я дура была, Сергеич, люди здесь оставались, и живут как люди, а я побежала, пешком побежала, ничего не взяла… Все лето пробегала, от немцев все равно не ушла, а вернулась к разбитому корыту: дом сгорел, огород добрые люди выкопали… кто копал, не говорят… Поселилась в одном пустом доме, кое-как отделала… пошла картошку рыть…. мою вырыли, и я чужую рыла…. уже под самый мороз… Думала, хоть немного посижу. Выгнали… — Кто выгнал? — Да Баранков же!.. Он же тут был царь и бог, что хотел, то и делал… Дом ему понравился, беженку там поселил, свою кралю…. Будто мало в Липне пустых домов!.. Я с ним поругалась, так он ничего не дал с собой взять, ни вещей, ни картошки… Живу теперь из милости у людей, а им самим есть нечего…. Ходила в деревню гадать… — Ходили гадать? — Венецкому показалось, что он ослышался. — Ну, что глаза таращите? Не знали, что я гадать умею?… Хотите, вам судьбу предскажу?… Вот я и ходила, пока больших холодов не было; полмерки картошки да овса котелок нагадала — этим и жила… Только в ближних деревнях люди сами голодают, а в дальние — идти не в чем… Клавдия Ивановна показала на свои ноги, обутые — одна в мужской сапог с подошвой, подвязанной веревочкой, другая в разорванный резиновый ботик. — Спасибо за хлеб! — она взяла протянутый ей бургомистром клочок бумаги и поднесла его к глазам. — Ой! Целых двадцать килограмм!.. Николай Сергеич, а вас немцы ругать не будут, что вы так много выписали? — Не будут!.. Надо теперь вас устроить с квартирой и с одеждой… А, может быть, вы работать пойдете? — Тогда все гораздо легче будет сделать… — Я-то с радостью!.. Надоело без дела болтаться!.. Только какая же теперь работа? Где работать-то? — Здесь, у меня!.. Будете секретарем, счетоводом, все равно чем… жаль, что нет машинки, а то вы были бы мне как находка… — Машинка есть! — сказала Сомова сразу изменившимся деловым тоном. — Где? — У меня! Когда стали эвакуироваться, я ее забрала и на своем огороде закопала. У меня все погорело, а вот машинка цела осталась…. Я ее выкопала… чуть со злости не разбила… Я ее сюда принесу. — Обязательно! В эту минуту зашла Лена и, увидев старую знакомую, радостно приветствовала ее. — Ну, Леночка, все наши старые друзья собираются! — весело сказал Николай. Клавдия Ивановна несколько раз перевела взгляд с него на Лену и обратно и воскликнула: — Ах, дура я, дура!.. Как это я раньше не сообразила, про кого разговор?… А то мне говорят, что Венецкий, бургомистр, поженился с какой-то Михайловной… — В зятьи пристал, — подсказал Николай Сергеевич. — Ну, да, так и говорят, что в зятьи пристал, только я в толк взять не могла, про какую Михайловну речь… А оказывается, я ее знаю прекрасно… — Вы же нас и познакомили… — Это когда в войну играли перед войной? Верно! Ну, значит, рука у меня легкая!.. А как, Николай Сергеич, не ревнует вас молодая жена? — Нет, я не ревнивая! — ответила Лена, и глаза ее лукаво смеялись. — Ну, любовь да совет!.. * * * Полиция времен Баранкова была по распоряжению Раудера разжалована в полном составе, и бургомистру пришлось немало повозиться с подбором новой «Орднунг-Динст». Он хотел, чтоб этим делом занялись люди честные и надежные, но после казни Баранкова никто из честных и в то же время здравомыслящих людей идти на эту работу не хотел. Венецкий долго уламывал Володю Белкина, рабочего своего строительства, того самого, который выдвинул его кандидатуру в бургомистры. Володя долго отказывался под разными предлогами: он говорил, что его мать не хочет, чтоб он шел в полицейские, да к тому же теперь люди начали строиться, и ему, хорошему столяру и плотнику, и без полиции работы хоть отбавляй. — Эх, ты! — с сердцем сказал Венецкий. — Видно, у тебя совести нет ни на грош — сам меня подсунул в бургомистры, а когда я тебя прошу помочь, в кусты прячешься… И Володя согласился. А согласившись, он взялся за дело так ретиво, что сразу стал личным адьютантом бургомистра и его правой рукой. Кроме него были зачислены в полицию еще четыре человека, но они существовали, как очень быстро определила Маруся Макова, «для мебели»… Должность шеф-полицая исполнял временно по совместительству сам бургомистр, так как подходящей кандидатуры не было; остальные должности были вакантными. Таково было положение дел, когда в одно прекрасное утро явился к Венецкому Виктор Щеминский в сопровождении переводчика Конрада. — Николай Сергеич! Примите меня обратно в полицию! — Тебя? После того, как ты безобразничал в Баранковской компании? Нет, дружок, займись-ка ты чем-нибудь другим! — Это Баранков виноват был, а я-то причем? — Знаю, знаю про все твои художества!.. Если тебя принять, ты опять возьмешься за старое!.. — Ну, пожалуйста, примите, Николай Сергеич! Я безобразничать больше не буду! Это было сказано тоном школьника младших классов. Венецкий рассмеялся. |