Книга Изменники родины, страница 42 – Лиля Энден

Заходивший к Шварцу начальник конвоя стал сортировать пленных на две группы.

— Кранк!.. Фервундет!.. Гезунд!.. гезунд!.. фервундет!.. — слышался его резкий голос, и его помощники расталкивали пленных на две группы.

— Больных оставят здесь и положат в больницу! — проговорил Венецкий умышленно громко, чтоб все пленные его слышали. — Давайте сюда всех больных, раненых и обмороженных!..

Среди пленных пошел говор.

Одни с любопытством и надеждой, другие с подозрением и неприязнью поглядывали на распоряжавшегося начальническим тоном русского человека в гражданской шапке и военной шинели без отличий, на его помощника в черном полушубке с повязкой «ОД» на рукаве, на молодую женщину в белом шерстяном вязанном платке…

Пересортировка длилась целый час. Больных и раненых оказалось более половины.

Начальник конвоя построил здоровых и отправил их дальше со своими помощниками, а сам на минутку задержался с бургомистром.

— В лагерь, в Бахметьево! — сказал он, показывая на уходящую колонну здоровых, и, понизив голос, добавил. — Я там скажу, что этих (он указал на толпу остающихся раненых), этих я перестрелял по дороге. — и для большей понятности прибавил: «Пиф-паф!»

Венецкий понимающе улыбнулся: начальник конвоя оказался человеком.

— Хайль Гитлер, бюргермайстер!

— Аллес гуте! — ответил Николай, который, приветствуя немцев, никогда из принципа не поминал Гитлера.

Колонна с конвоем ушла, а почти трехтысячная толпа больных и раненых осталась посреди холодной заснеженной Липни.

— А вы, товарищ, кто такой будете? — спросил Венецкого небольшого роста веснушчатый красноармеец с головой, повязанной грязной тряпкой. — Или, может быть, вас нельзя звать товарищем?

Венецкий широко улыбнулся.

— Звать меня можно, как угодно, а по должности я — бургомистр города.

— Куда же нас теперь денут? — полюбопытствовал другой пленный.

Бургомистр города на минуту задумался, потом развел руками.

— А я еще и сам, друзья, не придумал, куда вас девать!.. Я ведь не рассчитывал, что так удачно получится!.. Я сам был в плену, знаю, как там сладко… Ну, я и попросил коменданта, чтоб вас, раненых, оставили здесь… Но я даже не думал, что это удастся…

Он только теперь вполне представил себе, какую огромную обузу взвалил он экспромтом на свою буйную голову: он одним махом почти вдвое увеличил население разоренной, голодной Липни, и это новое население нуждалось решительно во всем: в помещении, в пище, в одежде, в уходе, в лечении и почти неспособно было ни на какую работу…

— А что вы про больницу говорили? — прохрипел весь обвязанный раненый солдат, опиравшийся на большую суковатую палку; он весь дрожал, еле держался на ногах и без этой палки, вероятно, давно бы уже свалился по дороге.

— Больницы-то у меня нет… — начал Венецкий, но Лена перебила его.

— Как это нет? Два корпуса целы и пустые — я сама на днях видела.

— Целы? Ну, тогда оборудуем!.. У нас в обратном порядке: сперва больных достали, а потом будем делать больницу… Врачи среди вас есть?

Выступило вперед три человека.

— Будете начальниками над всей командой!.. Пошли в больницу!

* * *

Весь этот день прошел в хлопотах по устройству пленных; в это дело включились и Маруся, и Клавдия Ивановна, и Виктор Щеминский, и многие другие.

Городская больница помещалась на краю Липни, рядом с кладбищем, на берегу реки; два корпуса из четырех были разбиты и исковерканы бомбежками, а два, действительно, целы и никем не заняты.

Но в окнах этих корпусов не было ни одного стекла, пустые палаты были засыпаны снегом; кое-где по углам стояли койки, но ни одного одеяла, ни одной подушки или матраса не оказалось: все было давно растащено.

Некоторые из пленных, видя, что их конвой ушел, начали потихоньку расходиться по сторонам, заходили в дома, многим из них удалось отогреться и перекусить в квартирах жителей, некоторые остались там совсем, но большинство поплелось кучей, по инерции, туда, куда их повели. Добравшись до разоренной больницы, почти все свалились и сидели или лежали в полном бессилии.

К счастью для них, выглянуло солнце; потеплело. К тому же кто-то догадался разжечь на больничном дворе несколько костров.

Володя Белкин еще раньше, чем раненые могли дотащиться до больницы, побежал по домам и собрал целую бригаду из своих бывших товарищей по работе; они встретили раненых в больнице с топорами и пилами, вместе с ними было человек тридцать женщин с лопатами и вениками, которые добровольно, из сочувствия пленным, пришли очищать больницу от снега. Человек полтораста-двести из пленных — более крепкие — тоже взялись им помогать.

Работа закипела. К вечеру были навешены двери, забиты досками, железом, фанерой все окна, убран из помещения снег и мусор.

Хуже обстояло дело с отоплением: до войны больница имела центральное отопление и собственную котельную, единственную в Липне. Но от этой котельной оставалась только куча битого кирпича.

За организацию отопления взялся Виктор.

Взяв с собой несколько человек, он отправился к жившему на Заречье недалеко от больницы слесарю Буянову.

Матвей Иванович Буянов до войны работал на обозостроительном заводе, а при немцах служил в Баранковской полиции. После падения Баранкова он взял у Венецкого патент на изготовление железных печек и труб и занялся мирным честным трудом.

— Иваныч, сколько у тебя готовых печек? — без всяких приветствий и предисловий спросил Виктор, распахивая дверь большой комнаты, превращенной в мастерскую.

Хозяин замялся.

— Да вот… все… — он указал на угол, где у него лежала готовая продукция.

— Раз, две, три… восемь штук!.. Маловато!.. Но на сегодня и это хорошо; завтра еще сделаешь штук десять… Забирайте печки, ребята!

— Куда, куда, Виктор Степаныч?!. Это же на заказ сделано… Мне люди уже заплатили!..

Буянов растопырил руки и пытался загородить свои изделия собственным телом, но Виктор бесцеремонно отодвинул его в сторону.

— «Куда, куда!» — передразнил он Буянова. — Не кудахчи! В больницу, для пленных, для раненых — вот куда!. Ты тут дома в тепле сидишь, а они, целая колонна, на дворе мерзнут!.. А ты еще жалеешь!.. Жмот!..

— Я же работал, и железо собирал! — горячился слесарь. — Разве это легко? Железо-то теперь под снегом, его и не найдешь… Кто же мне заплатит?

— Венецкому говори! Если ты стоишь того, чтоб тебе платить — он заплатит, а не стоишь — и так печки отдашь!..

Плоды трудов Буянова уже были вынесены на улицу.

— А как же мои заказчики?… Степаныч! Не могу я печки отдать — их люди ждут!..