Онлайн книга «Синдром Фрица»
|
И только вчера я все понял. Вчера, когда встретил этого парня на Рокетт. И когда долго шел за ним. Шел по Рокетт, до тех пор, пока эта улица не превратилась в безликую, как вена старика, улицу на подходе к Пер-Лашез. Стриженый, он был похож на дезертировавшего солдата. В первый момент я заметил смесь дерзости и тревоги в лице. Огромная куртка, рукава подвернуты. И высокие шнурованные сапоги. Он шел не оглядываясь, но я понял, что солдат меня заметил. Я чувствовал натяжение тысячи нитей между нами. И я знал, что он тоже чувствует это. Так мы долго шли, связанные живыми волокнами. Но вдруг он не выдержал и обернулся. И я близко увидел его глаза. Его решительные светлые глаза. Вздернутый нос и совсем детские губы. Я тоже встал. Его обветренное лицо вздрогнуло. В нем было много усталости, которая, как смерть, присыпает лицо. И делает лицо маской. Я опустил глаза, а когда снова посмотрел на него... Он улыбался. Будто сбросил огромный рюкзак. Будто понял, что не я причиню ему зла. И одновременно мы вынули руки из карманов. Словно для рукопожатия. Будто обнажив себя через руки друг другу... Он стоял неподвижно среди ветра и пустоты... Стоял одиноко и улыбался, глядя мне прямо в глаза. Это было как танец... Так мы стояли, замерев, как околдованные, и цвет наших глаз смешался... - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - Я стаскиваю мокрую, вчера постеленную, но уже отсыревшую простыню с кровати. Подбрасываю ее, и она опадает на пол. Расправляю серый хлопок. Натягиваю привычно, чтобы складок не было. Это мой письменный стол. Здесь уже есть кое-что. Красным японским маркером. Какой оказался под рукой... Я раздеваюсь. Это своего рода ритуал. Слава богу, что стало теплее. Я спокоен. Потом завязываю глаза шарфом. Он остался от матери. Уже вслепую нащупываю маркер и ложусь на простыню. Как матрос, я будто штопаю парус. Я дрожу от своего ветра. Я лежу и пишу слова. Сначала это было игрой. А теперь это уже за пределами игры и неигры. Я использую древний навык самовыражения. Левой рукой ощупываю путь маркера. Слова пахнут спиртом. Я слышу свое дыхание. С улицы доносятся крики детей. Они спорят о том, о чем я тоже когда-то спорил. Я пишу об этом времени. И грязная чистота детства, как серый саван моей прабабушки, колышется перед глазами... Это так просто... - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - Я вспоминаю солдата из моего детства... Он тогда еще не был солдатом. Я увидел его впервые верхом на мотоцикле. Это было в сумерках летом. Я сидел под старым карагачем и рассматривал свои руки. Они меня поразили. Я увидел, что это руки отца. Руки моего отца, которого я ненавидел... И когда я поднял голову, увидел его, едущего на пыльном мотоцикле. Странно, что я не услышал его приближения. Он ехал медленно, но ветер все равно натянул его распахнутую рубаху. Она летела, как знамя, за ним. В облаке пыли он пронесся мимо. Я успел заметить его загорелую грудь и худые, смуглые от пыли руки, держащие руль. И странно, все это было одновременно и быстро и медленно. Мне казалось, он так долго проезжает мимо... Затаившись, я смотрел, как он уезжает все дальше и дальше по степи. И только потом я перевел дыхание. Никто не должен был знать о моем открытии... О начале моего превращения в человека, который меня ненавидел... Так я увидел впервые Игоря. Верхом на старой "Яве", в облаке пыли, с рубашкой, развевающейся, как знамя... Это было что-то смутное... Он был равнодушен и очень красив, когда проезжал мимо меня в тот день... И в этом равнодушии, в этой красоте было что-то пугающее и одновременно дающее власть... Странную власть... В тот день меня коснулась красота, такая красота... В которой много смерти и чистоты. Красота разрушения. Красота неподвластная, равнодушная. Дуновение ветра, печаль коснулись моего лица... как предчувствие далекого урагана. Я не знал тогда, как бывает прекрасен взорванный дом... И что в этом разрушении, в гибели, в смерти, в вое полярных волков, в стремлении китов к берегам, к гибели... В этом вихре больше священного, чем во всех слезах и молитвах... Но тогда я не знал ничего такого. Просто что-то коснулось моего лица, как дуновение ветра, как печаль... - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - Он жил в деревне недалеко от нашего городка. Наше детство топтало одну вылизанную дождями и временем степь. Мне было десять, ему, наверное, лет пятнадцать. Я помню его хитрые и одновременно удивленные деревенские глаза. Мои городские уже сужались и привыкали блуждать. Я встречал его на песчаных пляжах, среди подростков, они курили в кустах, а потом с шумом, с хохотом вбегали в реку. А я лежал на траве, в тени, потея и стесняясь раздеться... Я видел его в нашем городке, на площади, в День Победы, когда он шел среди учеников ПТУ. В колонне, с красными флагами, с лицом взволнованным и покрытым от ветра красными пятнами. Я часто встречал его. Но никогда бы не решился заговорить. Я смотрел издалека. Как его лицо проплывало в толпе мимо... Он скользил своими темными и одновременно прозрачными глазами по лицам... По моему жирному, восхищенному лицу и шел дальше. Помню, как мы с мы с отцом ходили к реке и видели его мотоцикл, и отец пару раз хотел его оседлать, но смеясь отступал, и мы шли дальше. Я был рад, что отец не решился сесть на его мотоцикл. И был бы рад, если бы мотоцикл сбросил отца... - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - Я вспоминаю время любви между нами... Короткое время любви... Время ненависти течет узко... Время равнодушия бесконечно... Отец спит на берегу реки. Мы в деревне. Влажные сумерки. Распустились лилии. Я погружал свои руки в глубокую воду и тянул стебель лилии. Он таинственно рвался, я слышал хлопок в глубине. И всплывал издалека долго кончик стебля. Мы плыли с отцом на лодке. Я делал венок из кувшинок и лилий. |