Онлайн книга «Создатель»
|
Единственным реальным достижением Заревича была дружба с Иваном Евгеньевичем Шупкиным, который какое-то время работал под началом Заревича в местной школе и сохранил о нем неплохие воспоминания. Этот факт биографии Оподельдока знала в Юнике каждая собака, ибо к месту и не к месту маразматик сообщал его "урби ет орби". Причем всякий раз намеком прибавлялось, что, быть может, без дружбы с Заревичем Иван Шупкин и не перешагнул бы границы данного городка, что только дружеская поддержка Оподельдока и двинула могучий талант к вершине роскомресповской литературы! Студенты зевали на лекциях Заревича, но охотно верили в причастность старика к величию Иоанна, так как это возвышало и их самих, сдававших Оподельдоку бесконечные экзамены, отчеты и зачеты. Вот и сейчас, сосчитав присутствовавших студентов и занеся их количество в какой-то блокнотик, профессор Заревич с трудом оседлал высокую кафедру и бессовестно предался воспоминаниям о своих с Шупкиным прогулках и умных при этом беседах. – Итак, товарищи… М-да! Однажды, беспечно гуляя по нашей городской аллее имени Проморгавших Дело Идиотов, размышляя о судьбе нашей великой державы, которая… М-да! Так вот, гуляя по аллее каких-то Идиотов и беседуя о… О чем бишь я рёк? Рёк – это древнерусское слово и оно означает «возвышенно сказал»… М-да… О чем я говорил? – О Шупкине! – торовато подсказал кто-то с места. – Ах да! – Заревич поймал ускользавшую мысль. – Вдруг я увидел неторопливо идущего по аллее идиота, тьфу! по аллее Идиотов… о чем бишь я? Да-да! именно – идущего гения российской словесности Ивана Евгеньича Шупкина: для меня тогда просто Ваню… – Ха-ха! – раздалось вдруг в тихой аудитории. – Щупкин какой-то! Вот уж фамилия! Еще бы Щупов… – Кто это? Кто сказал? – студенты оглядывались назад, где сидел Гарри со товарищи. – Как он посмел… – Круговцы тоже оторопели. – Кто смеет смеяться над Иоанном Шупкиным? – начал, но не кончил Заревич. Аудитория замерла. – Кто это? – Это я, старик, – спокойно сказал Гарри с места. – Кто я? Фамилия? – Заревич, нацепив очки, стал вглядываться в задние ряды. – Это Наркизов из ФЛ-325,– бойко настучал с места студент Рабосимов. – Какой такой Нарписов? Я не помню такого студента! – Заревич начинал беспокоиться, опасаясь подвоха. – Я здесь, старик! – Гарри встал и даже вышел в проход зала. – Вот он какой? – удивился Заревич. – Извольте обращаться ко мне по имени-отчеству! – По какому отчеству? – поинтересовался создатель. Моча и Шут растерянно переглянулись. – Как! Вы не знаете?! – профессор опешил. – Ну, знаете: он не знает! – Сами ничего не знаете! – бодро ответствовал на вражескую вылазку Гарри. – Болтаете какую-то нелепицу! Щуповы какие-то… – Оподельдок Иваныч! – тихо шипел создателю Славик. – Зовут его Оподельдок Иваныч… Как? – отнесся к Лассалю Наркизов. – Оподельдок Подтелкович? – В зале засмеялись, скандал начинал всех забавлять. – Прекратить! – не выдержал Чумкин. – Наркизов, прекрати! ОХРу вызовем! – Как? – Заревич, задохнувшись от обиды, соскочил с кафедры и сронил свои японские очки. – Непонятно, какой такой Нарписов, да еще… – Известно, тот самый! – пояснил создатель. – Какой тот самый? – взвился Заревич. – Отчислить за прогулы, и все! Так оскорбить заслуженного профессора… – Какой ты заслуженный? Кто тебя знает, – буркнул Наркизов больше для своих круговцев, но Заревич его услышал. – Вон отсюда, Нарписов, вон! – Не хамите, профессор, – создатель, впрочем, пожал плечами и уверенно направился к выходу. – Покиньте аудиторию немедленно! А не то… – А что не то? – притормозил было Гарри. – Не то… я сам уйду, – сбавил накал Заревич, все еще не могший прийти в себя. – Прощай, Иван Оподельдокович! Возможно, мы скоро встретимся, – Наркизов открыл дверь аудитории. – На мои лекции больше не ходите, – взвизгнул Заревич. – Слава те, господи! – создатель вышел, громко хлопнув дверьми. Инцидент вызвал оживленные споры. Не смущаясь профессора, студенты дискутировали вопрос, сколько дней продержится в вузе этот Наркизов. Знаменитый поэт-морданист Фавн Подзипа, присутствовавший в аудитории, уже строчил свое новое произведение "Опущенный профессор", не приняв участие в беседах. Шерстова торопливо нашептывала что-то на ушко своей подруге Ане Васильчиковой, которая появилась в Юнике так же недавно. Доберманова издали грозила Лассалю, хотя он был совершенно ни при чем здесь. Активисты Чумкин и Гадисимов составляли план доноса на Гарри для ректора Титоренко. Под шумок и говорок Шутягин и Мачилов осторожно выползли в коридор, но Наркизова там не обнаружили. – Он что, пьяный был? – пришедший в себя Заревич обратился к студентам. Те неохотно заглохли. – Я вас спрашиваю? – Он не был пьян! – заверил его Чумкин. – Он враг страны и народа… – Да, Чумкин? А кто староста его группы? – Видите, Оподельдок… – Люсиль встала и начала объясняться. – Та, что я вижу! – ожил Заревич. – И это есть верная младокрасоловка Доберманова! Девушка, которую я всегда ставил в пример. И это она… – Я же только староста! – защищалась Люсиль. – И потом, этот… – Молчать! – взвыл опущенный профессор, вспомнив былую эпоху, когда свободолюбивых студентов можно было легко пересаживать с университетских скамей на несколько иные… Ту эпоху, которая и сделала из глуповатого мальчишки из соседнего поселка Нижние Портки известного и заслуженного в пределах Пронской губернии человека… Ту эпоху, которая уже уходила, но еще цеплялась такими погаными, как Оподельдок, корешками… – Ты, Доберманова, распустила свою группу, вот что! – Он болен! – вдруг ляпнул с места хитроумный Лассаль. – Я вчера Наркизова в поликлинике видел. – Не волнуйтесь, Оподельдок Иваныч! У Гарри не все дома, – добавила Шерстова. Многие студенты повернулись к ней, чтоб лишний раз взглянуть на красавицу третьего курса. – Да? – смилостивился вдруг Заревич. – Ладно уж, Вашу мать… Но Якову Васильевичу я доложу. И вы, Доберманова, напишите… что-нибудь! – Мы лекцию слушать хотим, – вякнул с места редактор студенческого журнала "Рыжий пар", прозаик Виктор Плиев, которому часто приходилось мирить интересы морданистов, пачкавших своими творениями страницы университетского журнала, с мнением университетского Начальства, которое не всегда одобряла всякие там "манифесты свободного духа" и стишата в духе Ронсара и раннего Маяковского. – Лекцию, Оподельдок Иваныч! – Лекцию! – Заревичу, впрочем, стало приятно. – Лекцию вам, сукиным… Конец первой полпары получился скомканным. Вместо разговора о прибаутках, которые Заревич за лето успел выведать у народа, Оподельдок ударился в рассуждения о былых годах Большого Пути роскомресповского плебса. Студенты слушали с видом некоторой оппозиции, но в принципе им было все "сугубо фиолетово" (Плиев). Прогремевший звонок не дал Заревичу досказать свою мысль о главном… Студенты потянулись курить, а девчата, ясен бубен, остались перемалывать произошедшее. |