Онлайн книга «Момент»
— Прошу тебя, скажи, что это шутка, — наконец произнесла она. Но это была не шутка. Скорее декларация, причем с многозначительным подтекстом. Джен все поняла. А я понял, что в тот самый миг, когда она услышала о моей импульсивной покупке, между нами разверзлась пропасть. Но это не заставило меня отменить сделку. Что, в свою очередь, означало: я действительно хотел, чтобы все сложилось так, как сложилось. Впрочем, момент окончательного раскола наступил спустя восемь месяцев. Брак — особенно тот, что длится два десятка лет, — редко заканчивается оглушительным хлопаньем дверью. Скорее на излете он проходит все стадии неизлечимой болезни: злость, нежелание принять очевидное, мольбы, снова злость… и все никак не удается достичь примирения в финале. Вот и у нас получилось так, что в один из августовских уик-эндов, когда мы приехали в теперь уже отремонтированный коттедж, Джен сообщила мне, что для нее наш брак окончен. И уехала из города первым автобусом. Не хлопая дверью, просто так… С затаенной грустью. А я оставался в коттедже до конца лета. В наш кембриджский дом я выбрался лишь однажды — когда Джен уехала на выходные, — чтобы забрать все, что нажил (книги, бумаги и кое-какую одежду). И затем снова устремился на север. Не хлопая дверью, просто так… Прошли месяцы. Какое-то время я никуда не выезжал из своей глуши. Моя дочь Кэндис навещала меня раз в месяц, по выходным. Каждый второй вторник (это был ее выбор) я приезжал к ней в Брансвик, где она училась в колледже, и мы вместе ужинали. Встречаясь, мы говорили о ее учебе и друзьях, о книгах, которые я пишу. Но редко упоминали о ее матери, разве что однажды, после Рождества, дочь спросила: — У тебя все в порядке, отец? — Да, неплохо, — сказал я, зная, что мой ответ звучит неубедительно. — Тебе надо завести роман. — Легче сказать, чем сделать, в моей-то глухомани. В любом случае, мне надо дописать книгу. — Мама всегда говорила, что для тебя книги на первом месте. — Ты с этим согласна? — И да и нет. Ты постоянно был в разъездах. Но дома всегда был клёвый. — Я по-прежнему клёвый? — Еще какой, — сказала она, многозначительно пожимая мне руку. — Но я не хочу, чтоб ты был таким одиноким. — Такова участь писателя, — сказал я. — Быть одиночкой, помешанным на своем творчестве. Близким зачастую трудно с этим смириться. И разве можно их осуждать? — Мама однажды сказала, что ты никогда не любил ее, что твое сердце было где-то в другом месте. Я внимательно посмотрел на дочь. — В моей жизни много чего было до знакомства с твоей мамой, — сказал я. — Несмотря ни на что, я любил ее. — Но не всегда. — Это брак, со всеми его атрибутами. И он длился целых двадцать лет. — Даже при том, что твое сердце было в другом месте? — Ты задаешь слишком много вопросов. — Только потому, что ты такой скрытный, папуля. — Прошлое осталось в прошлом. — Слушай, тебе действительно хочется увильнуть от этого вопроса? Я улыбнулся, глядя на свою не по годам развитую дочь, и предложил выпить еще по бокалу вина. — У меня вопрос по немецкому, — вдруг сказала она. — Давай. — На днях мы переводили в классе Лютера. — Ваш преподаватель садист? — Нет, просто немец. Но дело не в этом. Копаясь в коллекции афоризмов Лютера, я наткнулась на один весьма подходящий… — К чему или к кому? — Ник чему и ни к кому. Но я не уверена в том, что правильно его поняла. — И ты думаешь, я смогу тебе помочь? — Ты же свободно говоришь по-немецки. Du sprichst die Sprache. — Только после пары бокалов вина. — Не скромничай, пап. — Ладно, давай цитируй своего Лютера. — Wie bald «nicht jetzt» «nie» wird. Я даже не поморщился. Просто перевел фразу: — Как быстро «не сейчас» превращается в «никогда». — Это великая цитата, — сказала Кэндис. — И как все великие цитаты, содержит долю правды. Чем она тебя так зацепила? — Просто мне кажется, что я отношусь к категории «не сейчас». — Почему ты так думаешь? — Яне могу жить моментом, не могу себе позволить радоваться тому, что у меня есть. — Не слишком ли ты строга к себе? — Вряд ли. Я знаю, что и ты такой же. Wie bald «nicht jetzt» «nie» wird. — Момент… — произнес я, словно пробуя слово на вкус. — Его роль слишком преувеличивают. — Но ведь это все, что у нас есть, верно? Этот вечер, этот разговор, это мгновение. Что еще? — Прошлое. — Так и знала, что ты это скажешь, потому что зациклен на прошлом. Оно присутствует во всех твоих книгах. Почему «прошлое», отец? — Оно всегда наполняет смыслом настоящее. И еще потому, что из его цепких объятий не вырваться. Как примириться с тем, что в твоей жизни больше не будет того, что было? Подумать только: мой брак, возможно, дал трещину еще десять лет назад, а развязку ускорил тот самый январский день, когда я купил коттедж в Мэне. Бесповоротность финала я осознал лишь наутро после моего ужина с Кэндис, когда в непривычно ранний час меня разбудил стук в дверь. Мои немногочисленные соседи уже знали, что я не ранняя пташка. В этом глухом уголке штата Мэн все как один встают за час до рассвета, а девять утра здесь считается чуть ли не разгаром дня. Но я никогда не выныриваю из постели раньше полудня. Я — сова. Обычно начинаю работать после десяти вечера и засиживаюсь часов до трех, потом позволяю себе пропустить стаканчик-другой виски, посмотреть старый фильм или почитать, а около пяти утра ложусь спать. В таком ритме я живу с тех пор, как двадцать семь лет назад начал писать книги, что поначалу восхищало мою жену, а потом стало источником раздражения. «У тебя то разъезды, то ночные бдения, а жить когда?» — такие стенания я слышал постоянно и неизменно отвечал: «Виновен по всем пунктам». Теперь, когда мой пятидесятилетний юбилей остался далеко позади, я окончательно увяз в «вампирском» образе жизни: рассвет встречаю лишь изредка, когда я в ударе и строчу без остановки. Но в то зимнее утро настойчивый стук в дверь заставил меня проснуться затемно. В какой-то момент мне даже показалось, что я пребываю в безумном кафкианском сне: по надуманным обвинениям меня пришли арестовать, и я… И я, покосившись на будильник, обнаружил, что стрелки показывают половину восьмого. Постепенно ко мне вернулось ощущение реальности. В дверь уже не просто стучали — барабанили. |