Книга Рэй Брэдбери. Голливудская трилогия в одном томе, страница 162 – Рэй Брэдбери

— Никого, — ответил я. И почти не соврал.

Утром, в шесть, где-то там занялся рассвет, но его было не видно из-за дождя. Молнии все еще сверкали, фотографируя прибой, захлестывавший берег.

Небо прорезала невероятно мощная молния, и я понял, что, пошарив по другому краю кровати, никого там не найду.

— Констанция!

Передняя дверь стояла распахнутой, как выход со сцены, дождь барабанил по ковру, две телефонные книги, большая и маленькая, были брошены на пол, с расчетом, чтобы я их заметил.

— Констанция, — испуганно повторил я и огляделся.

По крайней мере, платье надела, подумал я.

Набрал ее номер. Тишина.

Я накинул дождевик и, ослепленный дождем, дотащился по берегу до дома Констанции, похожего на арабскую крепость; и снаружи и внутри он был ярко освещен.

Однако теней нигде не мелькало.

— Констанция! — громко позвал я.

Свет продолжал гореть, было тихо.

На берег набежала чудовищная волна.

Я присмотрелся, нет ли на песке ее следов, ведущих к морю.

Следов не было.

Слава богу, подумал я. Хотя следы могло смыть дождем.

— Будь здорова! — выкрикнул я.

И пошел прочь.

Позднее я, прихватив две упаковки по полудюжине пива, отправился по пыльной тропе через заросли деревьев и диких кустов азалии. Постучался в резную, в африканских узорах, дверь Крамли и стал ждать. Постучался еще раз. Тишина. Я поставил к двери одну из упаковок и отошел.

Секунд через восемь-девять дверь чуть приоткрылась, высунулась рука в пятнах никотина, схватила пиво и втянула его внутрь. Дверь захлопнулась.

— Крамли, — крикнул я и подбежал к двери.

— Проваливай, — послышалось из дома.

— Крамли, это Чудила. Впусти меня!

— И не подумаю. — Первую бутылку Крамли уже открыл: голос его прочистился. — Звонила твоя жена.

— Черт! — шепотом выругался я.

Крамли сделал глоток.

— Сказала, стоит ей уехать из города, ты непременно свалишься с волнолома в залежи гуано или затеешь встречу по карате с командой лилипутиц-лесбиянок.

— Ничего подобного она не говорила!

— Слушай, Уилли, — (это в честь Шекспира), — я человек немолодой, эти кладбищенские карусели и люди-крокодилы, что плавают в полночь в глубине каналов, не по мне. Кинь другую упаковку. Благодари Бога за твою жену.

— Проклятье, — процедил я сквозь зубы.

— Она сказала, если ты не остановишься, она вернется домой раньше времени.

— Так она и сделает, — пробормотал я.

— Хуже нет — жена заявляется рано и портит потеху. Погоди. — Он глотнул. — Ты, Уильям, хороший парень, но отлезь.

Я опустил на крыльцо вторую упаковку пива, водрузил на нее телефонный справочник 1900 года и личную телефонную книжку Раттиган и отошел.

После долгой паузы рука вновь высунулась, по методу Брайля ощупала книги, скинула их и схватила пиво. Я ждал. Наконец дверь опять приоткрылась. Рука с любопытством обшарила книги и утянула внутрь.

— Отлично! — вырвалось у меня.

Отлично, думал я. Часа не пройдет, и, клянусь богом… он позвонит!

Через час Крамли позвонил. Но не назвал меня Уильямом.

— Дерьмо на дерьме. Ничего не скажешь, умеешь ты закинуть крючок. Ну, что это за чертовы Книги мертвых?

— Почему ты так говоришь?

— Проклятье, я рожден в покойницкой, воспитан на кладбище, прошел обучение в Долине Царей вблизи Карнака в Верхнем Египте — или это Нижний? По ночам мне снится иногда, что я завернут в креозот. Как не узнать Мертвую книгу, если тебе ее подадут с пивом?

— Все тот же старина Крамли, — проговорил я.

— Как ни досадно. Когда повешу трубку, позвоню твоей жене!

— Не надо!

— Это еще почему?

— Потому что… — Я замолк, судорожно вздохнул и выпалил: — Ты мне нужен!

— Чушь собачья.

— Слышал, что я сказал?

— Слышал, — пробормотал он. — О господи. — И наконец произнес: — Встречаемся у дома Раттиган. На закате. Когда что-то выходит из прибоя и норовит тебя схватить.

— У дома Раттиган.

Опередив меня, он повесил трубку.

Самое время для событий — ночь. И уж никак не полдень: солнце светит слишком ярко, тени выжидают. С неба пышет жаром, ничто под ним не шелохнется. Кого заинтригует залитая солнечным светом реальность? Интригу приносит полночь, когда тени деревьев, приподняв подолы, скользят в плавном танце. Поднимается ветер. Падают листья. Отдаются эхом шаги. Скрипят балки и половицы. С крыльев кладбищенского ангела цедится пыль. Тени парят на вороновых крыльях. Перед рассветом тускнеют фонари, на краткое время город слепнет.

Именно в эту пору зарождаются тайны, зреют приключения. Никак не на рассвете. Все затаивают дыхание, чтобы не упустить темноту, сберечь ужас, удержать на привязи тени.

А значит, наша встреча с Крамли на песке перед белой арабской крепостью, то есть прибрежным домом Раттиган, состоявшаяся, когда темные волны бились о еще более темный берег, пришлась на самый правильный час. Мы приблизились и заглянули внутрь.

Все двери по-прежнему стояли распахнутые, внутри горел яркий свет, и пианола с пробитой на валике в 1928 году мелодией Гершвина [367] повторяла ее вновь и вновь, в третий уже раз, для единственных слушателей, нас с Крамли; музыки в доме нам хватило с избытком, но вот Констанции не было совсем.

Я открыл рот — извиниться перед Крамли, что зря его позвал.

— Лакай свое пойло и заткнись. — Крамли сунул мне пиво.

— Так вот, — продолжил он, — какого черта все это значит? — Он перелистал личную Книжку мертвых, принадлежащую Раттиган. — Тут, тут и вот тут.

Он указывал на полдюжины фамилий в красных кружках и с глубоко вдавленными, свежими крестиками.

— Констанция предположила, и я тоже, что люди, чьи фамилии помечены, пока живы, но, возможно, скоро умрут. А ты как думаешь?

— Никак, — отозвался Крамли. — Развлекайся сам. Я намылился в конце недели в Йосемитскую долину, а тут являешься ты, вроде кинопродюсера, сценарии ему слишком пресные, надо бы там-сям уксусу подбавить. Не сбежать ли мне туда прямо сейчас, а то ты глядишь зайцем, который что-то учуял.