Онлайн книга «Рэй Брэдбери. Голливудская трилогия в одном томе»
|
«Ради Христа, — внушал я себе, — не оступись, сбегая вниз». * * * Когда я вышел от Фанни, лимузин выпуска 1928 года с шофером ждал меня. Дверца захлопнулась, мы помчались к Венеции, и на полдороге сидевший впереди водитель снял кепи, распустил волосы и превратился… …в Констанцию Реттиген — следователя, ведущего допрос. — Ну? — спросила Констанция холодно. — Очень она встревожена? — Не то слово! Только встревожил ее не я. — Да? — Да! Черт побери! Остановитесь вон там и высадите меня на ближайшем углу к чертовой матери! — Ну, ну, мистер Хемингуэй! Для робкого мальчика из Северного Иллинойса выражаетесь вы лихо! — А подите вы, мисс Реттиген… Это возымело действие. Плечи ее слегка обмякли. Она поняла, что может потерять меня, если не будет поосмотрительней. — Констанция, — уже спокойнее поправила она. — Констанция, — повторил я. — Не моя вина, что кто-то утонул в ванне, кто-то перепил, кто-то свалился с лестницы, а кого-то забрала полиция. Почему вы-то сами не поднялись к Фанни прямо сейчас? Вы же ее старый закадычный друг! — Я боялась — вдруг, если она увидит нас вместе, ее кондрашка хватит, и мы не сможем ввести ее в рамки. Констанция сбавила скорость с довольно-таки истерической — семьдесят миль в час до менее нервозной — шестидесяти или шестидесяти двух. Но ее пальцы, как когти, впивались в руль, будто она воображала, что это мои плечи, и собиралась как следует тряхануть меня. — Лучше бы вам, — сказал я, — увезти ее оттуда раз и навсегда. Сейчас она неделю спать не будет, а это ее доконает, она не выдержит изнеможения. И нельзя же все время питаться одним майонезом! Лимузин замедлил бег до пятидесяти пяти миль в час. — Здорово тебе от нее досталось? — Да нет, просто, как и вы, она обозвала меня Прислужником Смерти. Видно, я для всех козел отпущения, просто какой-то разносчик чумных блох! Что бы там ни творилось в доме Фанни — а что-то творится, это факт, — я тут ни при чем. И плюс ко всему Фанни сама выкинула какую-то глупость. — Какую? — Не знаю, она отказалась мне объяснить. Она сама в себе не уверена. Может, вам удастся что-нибудь из нее вытянуть. У меня жуткое ощущение, что Фанни сама навлекла на себя все это. — Каким образом? Скорость упала до сорока. Констанция наблюдала за мной в зеркало заднего вида. Я облизал губы. — Могу только строить догадки. Что-то спрятано у нее в холодильнике — это она сама сказала. «Если, — говорит, — со мной что случится, загляни в холодильник». Господи! До чего все глупо. Может, вы сегодня попозже съездите к ней и заглянете в этот несчастный холодильник? Может, вам удастся сообразить, почему, как и что Фанни собственноручно допустила к себе? И чего она так смертельно боится? — Милостивый Боженька, — пробормотала Констанция, закрывая глаза. — Пресвятая Дева! — Констанция! — завопил я. Ибо мы только что вслепую проскочили под красный свет. На счастье, Господь Бог не дремал и подстелил нам соломку. * * * Констанция остановилась у моего дома, вышла из машины и, когда я отпер дверь, заглянула в комнату. — Здесь-то и создаются шедевры? — Кусочек Марса на Земле… — А это и есть пианино Кэла? Я слышала, будто музыкальные критики однажды пытались его сжечь. И про клиентов Кэла слышала, как они в один прекрасный день ввалились к нему в парикмахерскую, выли, кричали и демонстрировали, что он учинил с их волосами. — Кэл — хороший парень, — сказал я. — Ты давно смотрелся в зеркало? — Он старался. — Только с одного бока. Кстати, напомни, когда снова ко мне заглянешь, — ведь мой отец тоже, бывало, стриг. И меня научил. А почему мы стоим на пороге? Боишься, что скажут о тебе соседи, если… Черт! Опять покраснел! Что я ни скажу, все оказывается не в бровь, а в глаз. До чего же ты непосредственный. С тех пор как мне минуло двенадцать, я таких стеснительных не видела. Она просунула голову дальше. — Господи! Сколько хлама! Ты что, никогда не убираешь? И похоже, читаешь десять книг сразу, да к тому же половина из них — комиксы. А что это рядом с машинкой? Дезинтегратор Бака Роджерса [126] ? Ты и крышки посылаешь? — Точно, — подтвердил я. — Ну и свалка, — пропела Констанция, и это следовало принять как комплимент. — Все мое — ваше! — Вот так кроватка! До того узкая, уж на ней-то сексом втроем не займешься. — Одному из партнеров придется оставаться на полу. — Боже мой! Какого года эта твоя машинка? — Тысяча девятьсот тридцать пятого. «Ундервуд Стандарт», старушка, но молодец. — Совсем как я, да, малыш? Не хочешь пригласить престарелую знаменитость войти и помочь ей снять сережки? — Вы забыли? Вам надо ехать обратно к Фанни и исследовать ее холодильник. К тому же если вы проведете здесь ночь, то, учтите, фейерверков не будет. — Словом, бережешь порох в пороховнице? — Берегу, Констанция. — Воспоминания о твоих заштопанных трусах сводят меня с ума! — Что ж, я, конечно, не юный Давид. — Господи! Ты даже и не Голиаф! Пока, малыш! Спешу к Фанниному холодильнику. Спасибо! Она влепила мне такой поцелуй, что у меня чуть не лопнули барабанные перепонки, и умчалась. Не оправившись от этого поцелуя, я кое-как добрался до кровати. И напрасно. Потому что мне приснился Сон. * * * Каждую ночь ко мне наведывался мелкий дождик, покапает за моими дверями, пошелестит несколько минут и пройдет. Я боялся выглянуть наружу. Вдруг там стоит промокший Крамли и сердито сверкает глазами. Или Формтень дрожит и дергается, как действующие лица в старых фильмах, а из носа и с бровей у него свисают водоросли… Каждый вечер я ждал, дождь проходил, и я засыпал. Тогда начинался Сон. Я — писатель, живу в маленьком зеленом городке в Северном Иллинойсе, сижу в кресле, таком же, какое осталось в пустой парикмахерской Кэла, вдруг кто-то врывается с телеграммой. В ней сообщают, что у меня купили сценарий за сто тысяч долларов. Я сижу в кресле, ору от счастья, размахиваю телеграммой и вдруг вижу, что лица у всех в парикмахерской леденеют, словно вечной мерзлотой покрываются, и, хотя они пытаются с улыбками поздравлять меня, даже зубы у них выглядят как сосульки. Я разом стал изгоем. Их дыхание обдает меня холодом. Я изменился навсегда. Прощения мне нет. |