Онлайн книга «В августе жену знать не желаю»
|
Все прислушались. С верхнего этажа гостиницы доносился ужасный рев трубы. — Но я, — продолжал силач-гренадер, повышая голос, — предъявил ультиматум хозяину. Завтра или труба, или я подаю в суд. — Это более чем справедливо, — заметил Джедеоне. Гренадер стукнул кулаком по столику и прибавил: — Здесь все имеют право играть на трубе, и если другие молчат, как бараны, я не буду молчать. Я заплатил, — громогласно закончил он, — и буду играть на трубе. Но обвинительная речь несчастного силача оказалась прерванной, поскольку Арокле, разложив по накрытым столам в сквере несколько тарелок, на которые что-то было положено, выдал, как это всегда бывало в часы приема пищи, мрачную шутку: — Кушать подано. Тем не менее — хотя почти все постояльцы были люди веселые и понимали шутки, — гости прошли в сквер, ведя любезные беседы, и расселись за столы. Из темного окна Дирекции синьор Афрагола с беспокойством следил за лицами постояльцев; не слыша протестов, он перевел дух и, просунувшись в окошко, выходившее на кухню, сказал: — Кажется, пронесло. Смелее! Давайте картошку и… Но тут он подпрыгнул. Послышался голос силача-гренадера, который кричал: — Арокле! Арокле, красный как рак, сделал вид, что не слышит проклятого имени. — Этот бифштекс, — ревел сварливый атлет, — это вчерашнее отварное мясо! — Могу поклясться жизнью… — начал официант. — Не клянись! — заорал силач. — Меня одурачили. Потому что если бы вы в своем рекламном проспекте написали, что здесь кормят отвратительными бифштексами, я бы поехал в другое место. — Но неужели вы думаете, — заметил Арокле, — что мы могли напечатать такое? Синьор Афрагола, сидя в темной комнате, кусал себе руки, чтобы заглушить рыдания. А силач-гренадер продолжал: — Это же конина… — Синьор, — неожиданно вмешался обедавший за соседним столом старик, — нас всех от вас тошнит. Вы прекратите когда-нибудь? Не нравится вам этот пансионат, уезжайте себе, мы только порадуемся! Силач-гренадер посинел. Он повернулся к Джедеоне и прошептал: — Это как раз тот, кто присвоил трубу: Джанни Джанни! Не смотрите! Он напрашивается на дуэль со мной… Он уткнулся взглядом в тарелку и больше не протестовал. Но Джанни Джанни — внешность которого напоминала Леонардо да Винчи, только потолще, пониже ростом, без бороды, помоложе, словом — ничего общего с Леонардо да Винчи, — продолжал, обращаясь к окружающим: — Он уже полчаса мучает нас своими жалобами. И каждый день одно и то же! Но надо же иметь уважение к другим постояльцам! Склочник! Скандалист! Форменный… Тут из-за стола силача-гренадера прокричал молодой человек, занимавший правое бедро: — Да сами вы скандалист порядочный! Сколько можно? Молчали бы уж! Давайте пообедаем мирно и спокойно! Джанни Джанни замолк. Но другой молодой человек, который в ансамбле обычно располагался на затылке силача-гренадера, сказал коллеге с правого бедра: — Чего ты вмешиваешься в чужие разговоры? — Он поступает, как ему заблагорассудится, — воскликнул молодой человек с левой руки, — и это его дело. — Гадюка! — Гюрза! — Змея занзибарская! Полетели тарелки, и вскоре группа силача-гренадера превратилась в человеческое месиво, где щуплые молодые люди славно друг друга мутузили; в конце концов силач-гренадер взял всех на руки, вдобавок поставил на подбородок для равновесия бутылку вина и сказал, вставая: — А сейчас сочтемся. В этот момент сильный порыв ветра встряхнул листья на деревьях, подхватил и понес салфетки, вспыхнули две или три молнии, послышался удар грома, похожий на выстрел из пушки, и в то же мгновение на сквер обрушился сильнейший ливень. Началась суматоха. Все отдыхающие бросились в помещение с тарелками в руках; Арокле остался сражаться со стихией, чтобы хоть что-нибудь спасти. Он встряхивал салфетки, переворачивал корзинки с хлебом и бутылки, смотрел под столы. — Всё съели? — спросила посудомойка, высунувшись из окна кухни с алчными глазами. — Всё! — рявкнул официант. — До последней корочки хлеба! Вестибюль гостиницы напоминал лагерь. Андреа, прижавшись носом к стеклу, наслаждался зрелищем улицы, превратившейся в бурный поток. — Дождь еще не кончился? — спросил у него отец. — Не знаю. — Как это не знаешь? Ты же смотришь в окно! Андреа пожал плечами. — С неба падает много воды, — сказал он, — но я не знаю, дождь ли это. — А что же еще, сынок? Ты хоть не говори такое вслух. Раздосадованный Джедеоне позвал Арокле. — Принесите мне напиток, — сказал он ему. — А меня, — добавил молодой человек, который обычно устраивался на затылке у силача-гренадера, — поноси на закорках. То была единственная платная услуга, о которой просил молодой человек, вечно ходивший без денег. Арокле присел на корточки, но вдруг с улицы ворвался, как метеор, промокший до нитки носильщик; в страшном волнении, бормоча сдавленным голосом: — Дорогу, дорогу, — он кинулся к двери Дирекции и принялся бешено в нее колотить. Наступила полная тишина. Носильщик заколотил еще сильнее. Изнутри не доносилось ни звука. — Может, хозяину плохо? — пробормотал кто‑то. Носильщик принялся пинать дверь ногами, рискуя вышибить ее. Наконец, внутри послышался странно носовой голос: — Минуточку! — Синьор Афрагола, синьор Афрагола! — кричал вошедший. — Ужасная новость! Ради бога, откройте! Прошло несколько мгновений в тишине и неописуемом беспокойстве. Наконец, дверь медленно отворилась, но вместо синьора Афраголы, хозяина пансионата, ко всеобщему изумлению появилась внушительная фигура гусара с встопорщенными усами, шапкой на голове и саблей на боку. Все почтительно встали, — в удивлении, ибо не знали, что в гостинице проживает подобное лицо. — Синьор, — произнес гусар, спокойно и важно, обращаясь к носильщику, — здесь нет никакого синьора Афраголы, и мне неизвестно, кто это такой. — Но как же так? Хозяин гостиницы… — пробормотал носильщик. На что гусар: — Гостиница… хозяин… Что означают эти слова? — Да как же! — закричал носильщик, — синьор Афрагола! — Никогда не слыхал про такого, — отвечал гусар. Но силач-гренадер, увидев, как тот незаметно подмигивает носильщику, подскочил к нему, сорвал с него шапку, быстрым движением руки отодрал длинные усы, приклеенные на марле и прокричал: |