Онлайн книга «Записки гайдзина»
|
Потапов даже привстал. — Ты хочешь сказать, что… — Вот именно! Нас тут еще очень мало, но воздействие совершенно явственное! Только не совсем понятны его механизмы. Вот, скажем, сидим мы с тобой под сакурой и пьем. Ну и что? Они тоже иногда пьют под сакурой. А когда мы пьем на кухне, нас с улицы вообще не видно. То есть, взаимодействие идет на каком-то астральном уровне. Потапов поправил очки и задумался. Потом спросил: — А бани? — По баням у меня статистики нет. Сломанную я только одну знаю. — Да… — сказал он. — С банями неувязочка. Ну ладно. За астральный уровень! Опрокинув третью, Потапов вытер усы, встал, потянулся и оглядел пейзаж с севера на юг. Заходящее солнце высвечивало незасеянные поля и играло в бурой черепице крыш. — Эх! — крякнул он. — До чего ж у вас тут хорошо! Прям как в Переславле. Только ряпушка не водится, а остальное — просто копия. Ты в курсе, сколько я в этом году ряпушки наловил? — Много наверное? — Рекорд поставил. Кабы водилась у вас тут ряпушка, я бы согласился прожить здесь жизнь. А так не могу. На родину тянет. Тебя не тянет? — Так я ж в ряпушке-то не понимаю… — А, ну да… Тебе легче. Хотя тут и в самом деле благодать. Вот в Токио — там жить невозможно. — Ты, кстати, где остановился? — Да ну, лучше не спрашивай. Называется «Хисада Гранд-Отель». Пять звезд, двадцать этажей. На полу ковры, на стенах импрессионисты. Клоповник, одно слово. Причем я их, подлецов, просил, факсы слал: поселите меня в нормальную гостиницу. Чтобы каллиграфия в нише, чтобы спать на полу, чтобы бабушки на четвереньках… Так нет же, поселили в клоповник. — Понятное дело, — сказал я. — Японцы… Разве им что-нибудь втолкуешь?.. — Во-во. Никакого с ними сладу. Давай-ка лучше выпьем. Выпив по четвертой, мы вдруг осознали, что пьем без закуски. — Как же это? — огорчился Потапов. — Я же собирался чего-нибудь местного… Сырой конины, например… Совсем забыли. — Ну так давай допивать — и на поиски, — предложил я. — Нет, мы еще петь собирались. Пару-другую песен — а потом уже за едой. Я, кстати, вчера в Токио нашел потрясающий ресторан. Первый раз в жизни с удовольствием ел натто. — Чего?! — Я даже поморщился. — С каким таким удовольствием? Иностранец не может с удовольствием есть натто. Это знают все. — А я тебе говорю, что ел с огромным удовольствием. — Может, ты чего путаешь? Натто? Эти сопли из бобов? — Именно. Тут самое главное — чтобы оно было не протухшее. — Ха! — сказал я. — Это нонсенс. Натто — оно потому и натто, что протухшее. — Отнюдь, — мотнул головой Потапов. — Оно, конечно, гнилое. Но протухшим оно быть не обязано. — Не вижу разницы. — Разница есть. Когда оно уже гнилое, но еще не тухлое — то даже иностранец способен есть его с удовольствием. А когда оно гнилое, да еще и тухлое вдобавок — то с удовольствием его могут есть только японцы. — Это уже какая-то высшая кулинария пошла, — сказал я. — То мне Федька вчера про мясопуст рассказывал, то ты теперь… — Федька еще здесь? — А куда он денется… Ведет со мной душеспасительные беседы. Против буддизма. Опасается, что меня бонзы охмурят. — Куда им… С нами крестная сила! — Потапов осенил себя знамением и разлил по стаканам остатки. — Давай по последней и будем петь. Проглотив сакэ, он влез в ремни своей трехрядки. Солнце выпустило последний лучик и исчезло за горой. Вороны нахохлились, потрясли крыльями и приготовились слушать. — На Во-о-о-олге широкой, — затянул Потапов. — На стре-е-е-елке далекой… Я подключился: — Гудками кого-то зовет парохо-о-о-од… Сакэшная отрыжка мешала легким разойтись в полную силу. Но и того, что выходило, было достаточно, чтобы мощно разлететься по окрестностям. Какой-то лохматый мотоциклист тормознул у нашего пригорка, заглушил мотор и с минуту слушал. Узнав, что девушек краше, чем в Сормове нашем, ему никогда и нигде не найти, он снова затарахтел и умчался в поля. А мы голосили дальше — про летние ночки и про буксиров гудочки. Когда песня кончилась, вороны переглянулись и каркнули. — Хорошо, — сказал Потапов. — Истово поешь. Сейчас опять будет Мокроусов. — «Вологда»? — Нет. «Костры горят далекие». — Это я не знаю. А помнишь, ты еще пел что-то такое про Сингапур? — Кто пел? Я пел?! Я такого не мог петь, это уже Пендерецкий какой-то. Фамилия «Пендерецкий» служила у Потапова собирательным термином для обозначения чересчур заумной музыки. Помимо нововенской школы, к адептам которой относился собственно Кшиштоф Пендерецкий, этот термин покрывал практически всю мировую музыку последних двух веков. Заведомо туда не входили лишь два титана, которым Потапов фанатично поклонялся — Амадей Моцарт и Борис Мокроусов. Все остальное математический ум Потапова отвергал. Надеяться на временную благосклонность могли немногие — Дмитрий Покрасс, Пол Маккартни или какой-нибудь Гайдн. Но даже и они в минуту нерасположения рисковали быть причисленными к Пендерецкому. — Глаза у парня я-а-асные-е-е, — выводил Потапов. — Как угольки горя-а-а-щие-е-е… Я представил себе парня с горящими угольками вместо глаз. Образ был сильный. — В принципе, — сказал Потапов, закончив песню, — Дунаевский тоже был неплохой композитор. Вот смотри. И он принялся терзать свою гармошку в ритме марша: — Ой вы кони, вы кони стальные, Боевые друзья-трактора! Веселее гудите, родные, Нам в поход отправляться пора. Мы чудесным конем все поля обойдем Соберем и посеем и вспашем. Наша поступь тверда, и врагу никогда Не гулять по республикам нашим! Вдруг песня прервалась. — Вдумайся в слова! — сказал Потапов. — «Соберем», потом «посеем», и только потом «вспашем». Просто гениально! Песня возобновилась: — Ну-ка враг, ты нас лучше не трогай, Не балуйся у наших ворот, А не то встанет, грозный и строгий, Наш хозяин, советский народ! Вороны опять каркнули и улетели. — Слушай, — сказал я. — Может, уже пойдем за едой? — Погоди, — запротестовал Потапов. — Еще «Вологду» не пели! — Споем по дороге. — Ну, ладно. Если мне не изменяет память, за этими полями был магазин. Только давай сначала боженьке денежку кинем. А то неудобно. |