
Онлайн книга «Принц Вест-Эндский»
Как обычно, по вторникам перед обедом посетителей в ресторане было мало, так что, когда пришел Гамбургер, Голдстайн сидел с нами. Липшиц был тоже. Чего ради, спросите вы, понадобилось нам общество Липшица? Вежливость, всего-навсего проявление цивилизованности. Когда пришли Блум, Красный Карлик и я, Липшиц сидел за большим столом один, без своих приспешников. Он посмотрел на нас, мы — на него, холодно. Он показал на стол. Естественно, мы подсели. Голдстайн дал знак Джо, и тот приплелся, неся Гамбургеру обычное: кофе с шапкой взбитых сливок. — «Барбру Стрейсанд», Джо, и побольше соуса. — Как? — Ты слышал. — Сейчас будет. Присутствующие подняли брови. «Барбра Стрейсанд» — это смесь мелко нарубленной сырой щуки и карпа с тонкой приправой, искусно отформованная в виде рыбы. Оливка, начиненная горошиной душистого перца, изображает глаз. Волнистый ломтик зеленого перца — жабры. Соус состоит из йогурта, измельченного огурца и английской горчицы. Неплохо, кажется? Но Голдстайн по неизвестным причинам внес это блюдо в меню под рубрикой «Деликатесы див» вместе с «Элизабет Тейлор» и «Шелли Уинтерс». — Так, Гамбургер, — осклабясь, сказал Липшиц, — совсем перекинулись на другую сторону? — Он стрельнул языком, и рептильные глазки обежали нас, ожидая одобрения. Блум хихикнул. — В смысле? — угрожающе спросил Гамбургер. — Каждый день — у вас дамский день? — Вы и в пище видите половые признаки, пустая голова? — Браво! — сказал Красный Карлик. — Вмажьте им, лицемерным сионистским лакеям. — Он оборотился к Липшицу. — В вашем кибуце и женщине запрещено полакомиться «Тони Кертисом»? — Сколько я слышал о Тони Кертисе, — ответил Блум, — им не одна полакомилась. — Я вас умоляю, Блум, — сказал я. Липшиц, почувствовав, что он в меньшинстве, нервно облизнул губы и ничего не сказал. Напряжение спало, когда появилась «Барбра Стрейсанд». Мы все уставились на нее. — Прелесть, — сказал Голдстайн. Прелесть, верно. Но, по совести говоря, в этом было что-то необъяснимо эксцентричное, что-то фривольное и немужественное. Смешно, конечно, но «Барбра Стрейсанд» относится к «Тони Кертису» так же, как рюмочка мятного ликера к стакану водки. — Так ешьте, — сказал Голдстайн. — Наслаждайтесь. Мы наблюдали за Гамбургером в молчании, нарушаемом лишь звяканьем его ножа и вилки. — Ну? — поинтересовался Голдстайн, когда рыбья фигура стала неузнаваема. — Недурно, Голдстайн, недурно. Быстрая серия сигналов, и Джо снова наполнил нам чашки. — Кстати, эта рыба напоминает мне анекдот, — сказал Голдстайн. — Приходит еврей к раввину, перед самым Пуримом (Еврейский праздник), и говорит: «Рабби, что мне делать? Жена не хочет готовить кошерное. Хочешь кошерное, говорит она, найди себе новую жену». Подождите, это умора. — Сколько раз можно, Голдстайн? — утомленно сказал Гамбургер. — Сколько можно? Голдстайн вздохнул. Мы наблюдали за Гамбургером, пока он не кончил. Он аккуратно положил нож и вилку на пустую тарелку, старательно вытер салфеткой губы и хмуро поднял на нас глаза. — Ну, чего вы ждете? Чтобы я отправился в туалет? Голдстайн, не ведая о последних событиях в «Олд Вик» и желая восстановить дружескую атмосферу, обратился к Липшицу: — Так скажите мне, Наум, как ваш спектакль? — Работаем, — лаконично ответил Липшиц. — Ему нужна пара могильщиков, — сказал Красный Карлик. — И Фортинбрас, — добавил Гамбургер. — И еще парочка артистов, — заключил Красный Карлик. — «Вот что бывает, — произнес я вполголоса, — когда над мужем женщина главой». Липшиц меня услышал. — Говорите, Корнер. У вас есть что сказать — поделитесь с нами. — Покраснев от злости, он вытянул ко мне шею. — Джентльмены, джентльмены, — умиротворяюще произнес Голдстайн, — забудьте, что я сказал. Это мое дело? Дружеский вопрос, больше ничего. — Вас спровоцировали. — Бог тому свидетель, Наум. — Конечно, конечно. — Я даже не понимаю, о чем мы говорим. — Мы говорим о «Гамлете», — сказал Красный Карлик. — Мы говорим о Тоске Давидович, мы говорим о Минеоле. — Послушайте меня, Липшиц, — сказал Блум. — Я там побывал. Не тот случай, чтобы продать из-за нее душу. — Какая бы она ни была, — сказал Гамбургер, — она леди, Блум. Хотя бы поэтому вам не следует распускать язык. — Леди, шмеди, в этом я как-нибудь разбираюсь. А сами-то — принюхиваетесь к Гермионе Перльмуттер. И чем там пахнет? Думаете, благовониями? Поднимите у них юбки — у всех одно и то же. Гамбургер побагровел. Сжав кулак, он сделал выпад в сторону Блума; тот отпрянул, сшиб свою чашку, и она разбилась. — Ради бога! — сказал Голдстайн, сделав знак Джо. — Мы что, дикари? — В ресторане вдруг стало тихо, обедавшие за другими столами с тревогой смотрели на нас. — Хотите драться — идите на улицу. — Заткнись, Блум, или я тебя заткну! — Не обращай внимания, — сказал я Гамбургеру. — Ты же знаешь, кто он такой. Успокойся. Только себе навредишь. Заметно испуганный Блум прикусил губу и умолк. — Тоска здесь ни при чем, — сказал Липшиц. — Все изменения я сделал собственноручно. — Какие изменения? — спросил Голдстайн. Я вкратце рассказал ему. — Это смешно, — сказал Голдстайн. — Кому это тут смешно? — оскалился Липшиц. — Вы знаете, как управлять рестораном. Как ставить спектакль, я сам знаю. — Я жизнь посвятил театру! — Голдстайн показал на стены, увешанные театральными афишами и фотографиями театральных деятелей — многие были с автографами. — По-вашему, это ничего не значит? Сами Адлеры не так заносились и прислушивались к моим советам. — Голос его дрожал от ярости. — Я больше забыл о театре, чем вы, шуты, все вместе знаете. — Идите в зад, Голдстайн, — сказал Липшиц. Голдстайн вскочил. — Вон из моего ресторана! Убирайтесь! Все! — закричал он. — Липшиц извинится, — сказал я. — Его занесло. Успокойтесь. — Почему мы должны убираться? — сказал Липшиц. — Ресторан — общественное место. — Ах, общественное! — закричал Голдстайн, позеленев, с выступившими на висках жилами. — Я вам покажу, какое общественное! Постойте. Я позвоню в полицию, там вам объяснят. — Он споткнулся о Джо, подбиравшего осколки чашки, и упал на пол. Я подал ему руку, но он отбил ее. В глазах у него стояли слезы. — Убирайтесь! |