Онлайн книга «Магический бестиарий»
|
Так вот, когда я подходил к своему вечерне-летнему купированному вагону, что домчит меня через шестнадцать часов до моей мамочки, до вкусных пирогов-растегаев-ватрушек-курников и свекольников-окрошек-щец-рассольников, то увидел до боли знакомую иллюстрацию к строчке Александра Блока о сердечных делах: «что делаешь, делай скорее». На пределе своих возможностей две упертые тетки катили, перли и толкали дюжину клетчатых баулов размером с хааароший холодильник. Баулы были не тяжелые, но объемные и из-за этого хлопотные. Их было гораздо больше, чем рук, и в месячных лучах молодой светлой ночи сцена выглядела обескураживающе негигиенично. С отрадой, многим незнакомой, я увидел это полное гумно. Измени две буквы в последнем слове. Одна из теток громко сказала: – Ну, еще один такой заход, и я матку блин уроню. Другая, вторя ей, хихикнула: – Ну, не велика потеря по нынешнему курсу. Не голос и не грубость, а оброненная золотистая стрелка смешка пронзила меня – Света и Тома, бабы-торбочницы, карьерные челночные дипломатки! – Женщины, на перроне нельзя скапливаться больше восьми, – строго сказал я им голосом милиционера. – Ой, ни фига, да это ты! – заголосили они. Надо ли мне говорить, что мы оказались в одном вагоне, а потом в одном купе, подталкивать баулы они мне брезгливо не давали. – Это надо знать и уметь, как кубик Рубика, – подняв грязный палец, важничала Тома. – Рублика, – сострил неуместно я, все же перепачкав свой продвинутый светлый льняной прикид от лже-Ферре. – Ничего, мы сейчас тебя посолим, – лукаво погладила грязные новообразования позолоченная Света. Мы не видались целых надцать лет. Они ойкали, как в песне про любовь: – Ой, мы в таком виде! – Вид – ладно, но ни полслова о запахе, любимые… – пел я в унисон. – А ты – язва! – Да, уж не то что твой электропоезд. – Он давно в депо. – В депо на Лимпопо… Вот так мы и проговорили в рифму до самого родного города расчудесной компанией – с двумя задорными торбочницами и парочкой их пол-литровых подружек. Из всех пятерых я был самый пьяный. Лил комплименты. Хорохорился. Немного врал. Они меня поочередно приглашали в гости, но телефон дали один. Я обещался и оставил мамин. Время интересно поступило с ними, раздвинув далее и сплотив еще теснее, словно по законам наивной диалектики. Оно развело их во всем – в прическах, в манере говорить и держаться, даже брать казенный стакан и выпивать. Как я этого раньше не замечал. Как Тома странно держит руки в карманах, когда курила со мной в тамбуре, как охотник, а Света – совсем курочка – все время тупо кудахчет. Утром увенчала себя глупейшей заколкой с большим черным бантом, словно ученица-переросток из вспомогательной школы. Я им плел, как они мне нравились сразу обе, и как не нравился электричка. – Хорошо, что хоть сейчас раскололся, – сказала Света, но как-то особо, двухголосо, будто и Тома ей вторила на полтона ниже. – А что «электричка»? Сделал «дело» – и в депо-лимпопо. «Делу», как я понял, уже полных надцать лет. – А как «дело» кличут? Он оказался моим тезкой. Учится в медучилище. – На охушера, – сострил я опять не очень уместно. Они переглянулись. «Дело» был обожаем. Вся челночная возня только ради него. – Ради него, – сказала одна. – Него одного, – сказала другая. «Ради одного», – сказало мое внутреннее я своему еще более внутреннему ю. Утром я продраг глаза. Поезд продирался к вокзалу через всякую полуразвалившуюся пригородную ботву, как пьяный гость к дачному сортиру. Они засобирались. Я обратил внимание на естественную разделенность их общей жизни. Косметички, мазилки, гребешки – Света. Гладкий зализ. Сокрытие примет – Тома. Она, когда курит, зажимает фильтр зубами. Щурится по-охотничьи. Когда мы ночью выпивали, она выкрикнула, оборотясь к Свете, гортанно, как птица: «Не смотри на меня! Не смотри, ты слышишь! Слышишь, ты!» Она стала мосластее, сильнее проступили все ее сочленения, стало понятно, как она сделана и что состоит из жил и плохо развариваемого мяса. Колени, локти, заострились скулы. Суповая курица. Но нет, хуже она не стала. В ней рельефнее выступила трагическая личина, и когда она вдруг задумывалась, то лицо ее делалось грустной маской отощавшего Пьеро. Вот только разрез губ совсем не пьянящий, а сухой и жалкий с выраженными поперечинами складок по углам. Незавершенное строительство. Ну а Света стала совсем Мальвиной, вечно оправляющей рюши, кружево, блонды, оборки и оторочки. Будто утренник, и она прочитает стишок о непорочно зачатом Ильиче-младенце. И кавалерист-девица рядом. Нет. Андрогин-знаменосец. * * * Как догадывается любезный читатель, наша встреча состоялась примерно через неделю. Конечно, мне позвонили, и я, конечно, улизнул с мамочкиной дачи, разрываясь от любопытства. По дороге через лес и поле я, конечно, пачкался малиной из размокающего кулька. И, конечно, я накупил веселого «Асте-Спуманте», этой дешевой итальянской шипучки, ее смешливыми волнам тогда была залита вся провинция. Этой шипучей головоломкой. Этой головоломной шипучкой. Выберите нужное. Почему-то до вин Папского замка виновозы тогда не доросли. И вот я у дверей в обычном собачьем районе, в обычном доме, кавалер с розами, конфетами, и ведром Спуманте. Как в пьесе. Тычусь в пипку звонка носом. Вспоминаю, что носами целуются добрые изнутри дикари на островах Линезии. Конечно, я был встречен по литерной категории, даже не по первой! Просто veri-veri VIP! Но я, честно говоря, сперва не понял, к кому я попал в гости, к Томе или Свете. Квартира очень хорошая, если бы не нечеловеческая похабная даль. Вид из высокого окна невероятный – Волга и Заволжье в жидкой жаркой дымке. Завитки островов. Эротика горизонта. В квартире три комнаты: одна, судя по вампирическим постерам и гитарно-мотоциклетой амуниции, – тезкина, и он, само собой, в недельном отсутствии. – Что, «дело» в депо? – как-то глупо поинтересовался я. Есть еще двуспальная спальня и аналой телека-видика в красном углу гостиной. Квартира, конечно, Томина, но Света порхает, вынимая тарелки-рюмки, и нося недостающие детали из кухни, вовсе не как гостья. |