Книга Все для эго, страница 11 – Тонино Бенаквиста

— Заводи машину.

Я согласился на этот визит только потому, что он наводил на меня ужас. Причина вполне достаточная, чтобы понять, что за всем этим кроется. Было ли мне что скрывать? Никогда в жизни я ничего не боялся — до сегодняшнего дня.

— Ну, рассказывай!

Доктор Режен усадил меня в кресло напротив себя — так начались самые тяжкие пятнадцать минут моей жизни.

— Мину, ты знаешь, что в минуте шестьдесят секунд?

— ?.. Мы проходили в школе…

— Ты проходила в школе, но у тебя никогда не было ощутимого доказательства. Ты никогда не ощущала этих шестидесяти секунд, ты никогда их не проживала. А сорок пять раз по шестьдесят секунд — это чуть больше, чем вечность.

— Но что произошло за эту вечность, черт возьми!

— Молчание. И только. И глаза. Замершие. На мне. Легкая улыбка время от времени, и ты не понимаешь почему. И снова глухое молчание. И ты не знаешь, сможешь ли ты выйти живым. Никогда в жизни я не забуду этот взгляд.

— Ты уже говорил мне то же самое про предыдущего.

— Предыдущий хотел, чтобы я ходил к нему каждый день в течение года или двух. Потом он согласился на три сеанса в неделю. Уж лучше сразу в сумасшедший дом.

— А самый первый?

— Самый первый оказался женщиной.

— И что это меняет?

— Как это «что меняет»? Ты хочешь, чтобы я обсуждал с женщиной свою личную жизнь? Поведал ей свои фантазии?

— Что уж такого особенного в твоих фантазиях?

— Это мужское дело. Что она может в этом понимать?

— Что это за мужские фантазии, о которых нельзя рассказать женщине? В этом не признаются? Что-то, что ты не можешь пережить со мной? Я что, оказалась не на высоте? Ну-ка, выкладывай!

С некоторых пор я полюбил сверхурочную работу и перестал возвращаться домой раньше десяти часов вечера. По субботам под любым предлогом я старался избежать встречи с женой. По воскресеньям я готов был идти в гости к кому угодно, лишь бы не остаться один на один с Катрин. В те редкие дни, когда это все же случалось, мы говорили только об этом. Скоро она убедит меня в своей правоте. У меня омерзительное настроение, мне ничего не хочется, и когда вечером я возвращаюсь домой, мне не хочется видеть своих домашних. Слово ужасно, но мне придется признать — у меня депрессия. Даже мой коллега Жан-Люк это заметил.

— Уже поздно, отправляйся-ка домой, открой баночку пивка и поставь комедию с братьями Маркс.

— Не хочется.

— Иди домой, тебя Катрин ждет, я сам схожу к архитектору, отнесу документацию.

— Да нет, я схожу. Если повезет, она уже будет спать, когда я вернусь.

Разве я виноват, что одна мысль рассказать о себе чужому человеку ужасает меня… От этого я стану только еще несчастнее. Катрин хотела, чтобы я задумался, почему так яростно отказываюсь, а я не знал, что думать и как выйти из штопора. Нужно готовить специалистов по страху перед психоанализом. Людей, которые доброжелательно будут выслушивать вас, если понадобится — годами, чтобы однажды освободить вас от этого страха.

Подъезд старого дома. Папка с документацией не пролезает в почтовый ящик архитектора, а консьержки в доме нет. Я ищу звонок с надписью «Ронсар».

— Я принес вам документацию.

— Заходите. Четвертый этаж.

Так я выиграю еще десять минут, уже неплохо. Вчера я проболтался полчаса в кафе, чтобы быть уверенным, что жена уже поужинала. Я уже больше не бываю голодным, и хуже всего для меня встретиться с ней лицом к лицу.

Дверь открывается, на пороге появляется фигура.

Рыжие кудри обрамляют овал невероятно нежного лица.

Учащенное сердцебиение.

— Мне совестно, что я заставила вас тащиться по лестнице. Может, зайдете на минутку? Вы Жан-Люк?

Мое лицо пылает. Кровь стучит в висках.

— …Нет, его коллега, Алан, я тоже работаю над этой документацией. А вы… вы архитектор?

— Что, не похожа?

Она протягивает мне руку, которую я неловко, по-мужски, пожимаю.

Желудок сводит. Ноги ватные. Я захожу в коридор, бумаги выскальзывают у меня из рук, я еле успеваю подхватить их.

— Буду работать над ними всю ночь. Мне обязательно надо представить их завтра в региональный совет.

— Извините, мы никак не могли получить раньше отчет из Гайака.

— Я прекрасно понимаю, что вы тут ни при чем. К тому же с вашей стороны очень любезно принести эту папку прямо сюда. Я как раз пила аперитив, не хотите?

Есть люди, которых знаешь всю жизнь и забываешь, едва потеряв из виду. Десять минут назад я вышел от Элизабет, и мне нужно будет совершить усилие, чтобы сделать вид, будто ее никогда не существовало. Мы выпили по бокалу бургундского, поговорили минутку — она, усевшись на подлокотник кресла, юбка чуть задралась до середины бедра, а я — в неестественной позе, в твидовом пиджаке, пытаясь сойти за блестящего собеседника. Я бы отдал год жизни, чтобы почувствовать вблизи запах ее духов. Совсем близко. Хуже всего то, что в ее поведении было нечто большее, чем простая вежливость. Чтобы быть в этом уверенным, мне пришлось бы зайти гораздо дальше, чем просто бокал вина, а теперь я, наверное, никогда не узнаю, понравилось ли ей что-то во мне. Да и как может понравиться мужчина, у которого голова забита всякой ерундой.

— Ты вернулся еще позже обычного.

Я не знаю, что ответить, и потому молчу.

— Я оставила тебе поесть, на кухне.

Элизабет, ты была всего лишь мечтой, которая растворяется в бессвязном тумане 150 мг валиума. Еще теплое рагу из кролика ждет меня на столе. Грустная и нежная Катрин гладит меня по затылку. Похоже, что в жизни у нас есть право только на одну женщину, и, наверное, это она.

— Ты любишь меня, Алан?

— Да.

— А мой кролик тебе нравится?

— Да.

Она украдкой легонько целует меня с заговорщицким видом.

— Знаешь, дорогой, пока я ругалась с мясником, я слышала, как одна женщина рассказывала, как она вышла из депрессии. Так приятно на нее посмотреть, она говорила, что…

Неожиданно я разражаюсь слезами.

Катрин обнимает меня.

— Вот увидишь, любимый. Нужно только, чтобы ты нашел кого-то, с кем ты почувствуешь себя в своей тарелке, отличного специалиста.

Я хорошенько выплакался, как ребенок, потом неожиданно, как по мановению волшебной палочки, замолчал. Вытащив платок, я миролюбиво сказал:

— Ты была права с самого начала, Мину.

«Легран. Гравер». Человек стоит у станка. Тот, кого я принимаю за хозяина мастерской, постарше, направляется ко мне.