Онлайн книга «Три минуты молчания»
|
Я пошел обратно в комнату, лежал там без света. А когда перевернулся на спину, луна светила в окно, а на полу снег серебрился и чернели переплеты от рамы. Соседи как будто вернулись, посапывают на койках, это значит — за полночь, в «Арктику» я опоздал, проспал все на свете! Но кто-то, я слышу, идет — по длинному-длинному коридору, и отчего-то мне известно: это она ко мне идет. Мне страшно делается — нельзя же ей сюда. Они же проснутся, шуток потом таких не оберешься… И вдруг слышу — шарк, шарк, — громадный кто-то, пятиметровый, волочит свои подошвы. И ржет по-страшному. Она от него кинулась по коридору, а за нею — с топотом, ржанием, с жуткой матерщиной, кошмарные какие-то нелюди, жеребцы, их убивать надо! Она закричала, побежала быстрее, но от них не убежишь, догнали, топчут сапожищами. И я хочу крикнуть ребят на помощь, один же я не спасу ее, и — не могу крикнуть, меня самого завалили чем-то душным. А там ее добивают, затаптывают, и регот несется конский, и вопли, как будто динамик хрипит на всю гавань: "Ее больше нету!.. Есть еще!.. А вот теперь нету!.." Я забился, отодрал голову от подушки… Господи, это старуха-уборщица шастала метлой под тумбочками, табуретки ставила на койки ножками кверху. Она мне и удружила, простыню завернула на лицо. — Нету! — кричит. — Нету меня тут больше — жеребцов обихаживать! — Чего шумишь, нянечка? Подскочила ко мне с метлой наперевес. — Проснулся, сынок! А банки с-под сайры — это дело под тумбочки шибать! Окурки, обгрызки… Плевательницы нету? Коменданту сказала! Пускай, скажу, вас всех в умывалку переселяют. Там себе живите, там себе гадьте, а меня нету! — Это ты неплохо придумала. Все равно, мы тут временные. — А! Временные! Ну, так и я тоже временная… Закурить не найдется? Я ей дал «беломорину». — Все! — говорит. — Ушла я на фиг! И вправду ушла. А я полежал еще, сердце у меня жутко как колотилось. Совсем я стал никуда, а ведь двадцати шести еще не стукнуло парню. Но и то спасибо, разбудила к полвосьмому. Автобуса я не стал дожидаться — сомлеешь в толчее, и завезут к чертям на рога, куда-нибудь в Росту, [10] — пошел своим ходом, чтоб совсем развеяло. А возле «Арктики» уже полно было страждущих, и табличка висела: "Мест свободных нет". Но меня-то гардеробщик углядел сразу: — Проходи, вот этот, в курточке. У него столик заказан. Большой он был спец, даром что однорукий. Кого не надо — не пустит, нюхом определит — при деньгах ты сегодня или же на арапа рассчитываешь. И вот тоже талант у человека — никаких вам номерочков, всех так помнил — кто в чем пришел. Выходишь — пожалте вам пальтишко, и не чье-нибудь, а ваше. — Ко мне, — говорю ему, — особа должна подойти. Вы меня с нею видели. Каштановая. Любит зеленую покраску. Вспомнил, кивнул. Я ему подал трешку, он ее смахнул в кармашек, снял с меня шапку, отстегнул капюшон. — С обновочкой вас! — вот и насчет курточки усек, а спроси его, как меня зовут, ушами захлопает. В зале уже надышано было, накурено, хоть топор вешай. На эстраде четыре чудака старались: скрипка, два саксофона и баян, — снабжали музыкой. Но не качественной, а так себе, "Во поле березынька стояла". Бичи мои сидели в углу, держали сдвоенный столик, как долговременную огневую точку, — хоть потертые, но прикостюмленные, Вовчик даже галстук надел. С ними — Вовчикова Лидка трехручьевская и Клавка. Ну, Лидка, скажу вам, очень была не подарок жилистая и злющая, видать, или просто нервная: все щипала свой перманент и глазки на лоб заводила. А Клавка — та королевой сидела, кофта на ней широкая, голубая, с перламутровыми пуговками, в ушах золотые сережки покачивались, и вся-то она розовая была, вся лоснилась и платочком обмахивалась сложенным, вместо веера. Бичи мне замахали, и я уже было двинулся к ним, когда вдруг увидел "деда". [11] "Дед" сидел один за столиком, и, верно, давно уже сидел, китель был расстегнут на три пуговки. Рядом еще стоял стул, но прислоненный, — «дед», верно, ждал кого или не хотел, чтоб подсаживались. Заметно он сдал за то время, что мы не виделись, морщины глубже прорезались и мешочки обозначились под глазами. Но плечи еще были прежние, в порядке плечики, только обвисли немного. "Дед" меня тоже увидел и не сказал мне ни «здравствуй», ни «салют», а выволок стул и улыбнулся. — Присаживайся, Алексеич. Откуда такой красивый? Так он меня звал — Алексеичем, как будто я был старпом или хотя бы третий штурман. Тут же и официантка подскочила, как по вызову для начальства. — Маленькая, — сказал ей "дед", — нам повторить бы — грамм триста. А чтоб совсем хорошо — четыреста. И один прибор Алексеичу. А заказывать он еще не научился, я сам закажу, мне же и запишешь. Меню он поднес почти к глазам и стал шарить пальцем. — "Дед"… Понимаешь, я тут с компанией. Я ему показал на бичей, «Дед» на них поглядел сурово и покривился. — Это они тебе компания? Официантка тоже покривилась. Я засмеялся — отчего-то всегда бичей узнают, хотя и прикостюмленных. — Затралил ненароком, пришлось пригласить. — Выхода, значит, нет никакого? Ну, закажи им там, только не очень, не очень шикуй, и приходи сюда. Мы ведь с тобой полгода не виделись. — Больше, «дед». Восемь месяцев. Я сходил к бичам — сказать, чтоб заказывали себе чего хотят, а счет бы прислали. И чтоб держали два места, как договаривались. Клавке это не понравилось, но плевать мне было, она с Аскольдом пришла, вот пусть и будет весь вечер Аскольдова. Когда я вернулся к «деду», официантка ему принесла коньяк в графинчике, и «дед» его сразу разлил по фужерам. — Начнем — за твой приход, Алексеич. Ты когда пришел? — Восьмого дня. Я тут же язык прикусил: как же так вышло, что я с ним не повидался? — А я вот завтра отчаливаю. Ну, ты не красней, меня обнаружить трудненько было. Полмесяца, с утра до ночи, на Абрам-мысу пропадал. В плавдоке стояли. — Почему в доке, «дед»? — Заплату пришивали на корпусе. Вот за нее тоже. Он первый отпил, понюхал ладонь и зарычал. А мне протянул на вилке лимончик. — Ты на каком теперь, «дед»? — Восемьсот пятнадцатый, «Скакун». Когда-то мы вместе плавали на «Орфее», потом «дед» прихворнул, а я с кепом поругался, — не помню уже, на какую тему, — и разошлись мы на разные пароходы. [12] |