Онлайн книга «Три минуты молчания»
|
— На! — сказал «дед». — Лысину прикрой, молодой будешь. Васька, под нахлобученной шапкой, опять закрыл глаза и всхлипнул: — Все равно же я опять лягу. — Ложись, черт с тобой, — «дед» рассердился, — Смотреть на тебя, чучело!.. Васька наклонился за своей телогрейкой. «Дед» подошел к салагам: — Ну, а как романтики наши? Встанут нам помочь? — Встали уже. — Димка с запухшими глазами покачался сидя и спустил ноги. — Алик, не спишь? Алик молча полез из койки. «Дед» пошел в соседний кубрик. Там дверь была на крючке, он подергал, потом навалился плечом и вломился в темноту. — Почему лежим, когда артельный встал? — Иди ты… — бондарь ему ответил. И сказал, куда идти. В такое жуткое и далекое, что и не придумаешь. "Дед" ему не дал закончить. Смачно ударил кулак, и рев раздался, дикое какое-то рычание, и чье-то тело шмякнулось. Там свалка началась, сапоги стучали, хриплая ругань доносилась. Я вмиг озверел и кинулся за «дедом». До смерти испугался, что они там его забьют — ударят чем-нибудь по голове спросонья. Но «дед» вышел мне навстречу. — Ступай на палубу. Ты у меня первым должен выйти. Я пошел и оглянулся — «дед» вламывался в боцманскую каюту. Оттуда метнулся свет, а в луче вылетел дрифтер — босоногий, в исподнем. Затем дрифтеровы сапоги вылетели и дрифтерова телогрейка, а после тем же порядком боцманское хозяйство полетело и напоследок — сам боцман. — Встаем, чего шуметь-то? Боцман держался за скулу и сплевывал. «Дед» вышел, толкнул его обратно в каюту и поднялся ко мне. Лицо у него было белое, страшное, на лбу выступили крупные капли. Он дышал хрипло и вдруг закрыл глаза, навалился на меня — тяжелый и вялый. Я хотел его посадить на трап. Но он отдышался. — Ничего, — сказал, — подымутся, не могут не подняться. Повезло нам с этим шотландцем. — Как ты? Стоять можешь? Плохо тебе? — Стою… Проследить надо, чтоб все вышли. Он опять спустился. Там шла уже мирная возня, хотя кто-то еще поругивался, отводил душу, — но поднимались, как на выметку. В кап вылез дрифтер — с помятой рожей. Стоял, ежился, грел руки под мышками, и варежки зажал между колен. — Все, дриф, — сказал я ему. — Труба твоему сизалю. Он спросил равнодушно: — Сети обрубил? И дурак. Такая рыба сидела. Ты буй-то хоть привязал, горящий? — А что он их — удержит? — Подобрали бы… Если живы будем. — Где? На скалах? Вылез в кап бондарь. — Слыхал? — дрифтер его спросил. — Отличился наш Сеня-вожаковый, порядок угробил. Всю команду без коньяка оставил. Бондарь покосился на меня со злобой. Еще он после свалки не остыл. — Допрыгался, падло? Один за всех решил? Валяй, только я тебе в тюрягу передачку не понесу, не жди. — Потом увидел мое растерзанное плечо и сказал, глядя в сторону: — Растирай, а то рука онемеет. Будешь ты нам помощник! Боцман тоже поднялся, покачался с ноги на ногу. — Вот дьявол-то паршивый, — сказал, — нашел же время тонуть! Ну, чо стоим? Раз уж не спим, работать будем. — Сейчас «дед» ЦУ [62] даст, — сказал дрифтер. — А что нам «дед», сами не сладим? — Боцман приложил ладони ко рту. Эй, на мостике! Питание на брашпиль! Из рубки донеслось: — Даем питание… И сразу прожектора потускнели. Вот тебе и питание. Брашпиль еле тянул, двух якорей не потащил сразу, да и по одному едва-едва. — Свисла машиненка, — сказал дрифтер. — Так только кота тащить. Ох и надоел же мне этот пароход! — Взял багор с полатей, зацеплял и подтягивал якорную цепь за звенья, вроде бы помогал машине. — Боцман, — позвал «дед». — Ты парус-то — помнишь, где у тебя? Боцман заворчал: — В форпике! Где ж ему быть? "Дед" заснеженной глыбой пробрался к нам на полубак, нашарил форпиковый люк сапогом, зазвякал задрайкой. — Погоди ты! — боцман не вынес. — Ты в мое-то хозяйство не лазий. В форпик нахлебаем, так это нам в кубрик натечет. Он сам его отдраил, а мы — кто присел на корточки, кто лег на палубу, чтоб хоть защитить немного форпик от носовой волны. Боцман там долго возился в темноте, чем-то гремел, звякал. — Где ж он тут есть, мой хороший? Где ж я его сложил? Да посветите хоть, черти! "Дед" просунул в люк руку с фонарем. Боцман сидел на каких-то канистрах, с парусом на коленях. — Да он же у тебя! — Ну! Так ты думаешь — я его ищу? Я фаловый угол ищу. Специально я его сложил, кверху дощечкой, а вот не нахожу. Нет, это шкотовый… Дрифтер заорал: — Да тащи! Тут разберемся! — Разберешься ты. Вот нашел! — Протиснул сложенную парусину в люк. Руку-то не оборвите, я за фаловый держусь. Он его не отпускал, ухитрился одной рукой задраить люк, а потом бежал за нами по палубе, спотыкался и все-таки держал. Парусина развернулась у нас, углы волочились по воде и набухали, тяжелели, дрифтер в них запутался и упал. К нам еще несколько кинулись навстречу, подхватили, поволокли к мачте. А боцман все держался за свой угол. — Держу, держу, ребятки! Главное — фаловый не потерять. Парусину свалили на трюмный брезент. Она уже почти вся распеленалась, разлезлась тяжелыми складками и покрывалась снегом, покуда он ее привязывал к грота-фалу. Из рубки кричали: — Боцман! Что там с парусом? Есть парус? — Щас будет! Он подпрыгнул и повис на фале, с ним еще двое повисли, и парусина намокшая, тяжелая тряпища — дернулась, поползла вверх по мачте, а книзу спадала серыми складками, почти даже не гнущимися. А мы, времени не теряя, разносили нижнюю шкаторину [63] по стреле, которая теперь стала гиком, и привязывали гика-шкот за утку на фальшборте. Те трое еще и еще перехватывали фал, передняя шкаторина ползла, вытягивалась вдоль мачты, и постепенно складки расправлялись, уже начали набиваться ветром, уже и гик начал дергаться. И тут парусина ожила, первый хлопок был — как будто кувалдой по бревну, потом заполоскала, и разом выперлось пузо — косой дугой, латы на нем затрещали, с них посыпались сосульки. Холод палил нам лица, сжигал брови и губы, но мы стояли, задравши головы, и что-то в эту минуту в нас самих переменилось: ведь это была уже не тряпка, а — парус, парус, белое крыло над черной погибелью; такой же он был, как триста лет назад, когда мы по свету бродили героями и не знали еще этих вонючих машин, которые и отказывают в неподходящую минуту. И даже поверилось, что раз мы это чудо сделали — еще, быть может, не все потеряно, еще мы выберемся, увидим берег. |