Книга Все продается и покупается, страница 27 – Марина Серова

Он помолчал, должно быть припоминая эти фразы, а мне почему-то пришла на память вчерашняя расшифровка о доверии к врагу. Это было, конечно, ни к селу ни к городу, а спросить себя, копаясь в карманах плаща, о причинах ее неожиданного проявления в памяти, мне не дал Аркадий:

– Вот так, Таня, случается. Живешь, словно катишься по укатанной колее, и хорошо вроде все, просто неплохо и вдруг – бац! Тогда выруливать надо, если не хочешь перевернуться.

Вообще-то разговоры, честно признаюсь, в таком ключе мне не по душе. Слишком много слов и мало полезной информации. Но его я простила, как своего хорошего знакомого. Простила и сказала об этом прямо. Он немногословно поблагодарил и пообещал исправиться, а я тем временем нашла его записку и перечитала те самые два последних предложения.

«Надеюсь, что заехать еще удастся», – сказано в ней с тревогой и сомнением. Неужели все так плохо? И еще: «Надеюсь, что твои поиски привели тебя на псарню». А вот это уже просто интересно!

– Мне бы с тобою не по телефону поговорить, – попросил он несвойственным ему жалостливым тоном.

– Можно и не по телефону.

Я вернулась на кухню, молча положила записку перед Ольгой и села на свое место, продолжая разговор с Аркадием:

– Ты мне только скажи, твои неприятности как-то связаны с Генералом?

– С кем? – он почти заорал от удивления, как только услышал от меня кличку своего хозяина.

– Ты не ответил, – не обратила я внимания на его эмоции.

– Нет, дело не в Генерале, – вернулся Аркадий к прежнему жалостливому тону. – Он и ты – две мои надежды на то, что выкарабкаюсь из передряги. Так ты сможешь со мной встретиться?

– Насколько это срочно, если отвлечься от того, что собственная болячка самая больная?

– Если так, то пожара пока нет.

– Но факел горит? Ладно, Аркадий, жди меня во дворе моего дома, – смилостивилась я. – Да, там, где мы вчера расстались. Часа через два жди и в течение получаса.

Он согласился и, как мне показалось, остался доволен.

Ольга равнодушно двинула записку ко мне по столу, едва только я нажала на кнопку отбоя, усмехнулась невесело:

– Трегубов, выходит, тоже из генеральских? И ты знала?

– Догадывалась.

Она налила мне кофейку, и мы закурили.

– Почему ты вчера скрыла от меня, что Ларик в машине, уже после бара, по телефону разговаривал со Щипачевым? Это когда пришлось ему оправдываться в том, что пьян?

– У тебя еще много таких вопросов? – спросила она устало. Я же, наоборот, чувствовала себя приподнято. Как же может быть иначе, когда ситуация начинает проясняться чуть ли не сама собой?

– Есть еще, но ответь пока на этот.

– Не надо, Тань, – запротестовала она вяло. – Давай заканчивать. Те восемьдесят тысяч, о которых говорили вчера, я тебе сейчас отдам, и на этом все.

Я призадумалась. Резон в ее словах был, это несомненно. Но какой-то чужой, ей не принадлежавший. Расчетливый был резон! В самом деле, не буду же я работать бесплатно, только из добрых побуждений, из симпатии и жалости к, возможно, вдове Ольге.

Я внимательно посмотрела на нее, и она почувствовала мой взгляд, поежилась, не поднимая глаз.

Ясно, как божий день, не сама она приняла решение о прекращении розысков Иллариона. Денег на них у нее и не было. Возможностей то есть. И по телефону она не отрицала, что эти возможности определяются хозяином.

– Что произошло, Оля, что изменилось со вчерашнего дня? Почему вчера Виктор Сергеевич Щипачев был готов оплатить поиски Иллариона, а сегодня отказался?

Вместо ответа она повернулась к окну.

– Почему не сам он заказал мне эту работу, а предпочел действовать через тебя? И почему ты с таким трудом переносишь даже упоминание его имени? Ольга! – Я встала, подошла и присела перед ней на корточки, стараясь заглянуть в глаза. – Почему? – Помолчала и продолжила медленно, отделяя слово от слова: – Почему у тебя возникло ощущение, что с Лариком «разобрались»? И почему теперь ты опасаешься за себя?

– Татьяна, кофе стынет.

– Он уже остыл. Выкладывай, Ольга, отвечай на вопросы и не сомневайся. Мне и не таким негодяям приходилось рога обламывать. Что же касается денег... Так негодяи, как правило, и оплачивали этот облом из своего кармана.

Сказавший А скажет Б. Изречение древнее и верное. Проверенное изречение.

Я без церемоний выплеснула остывший кофе в раковину, налила горячего и приготовилась слушать. Ольга заговорила. И начала с самого, по ее мнению, на данный момент животрепещущего – об условиях своего дальнейшего существования. Вернее, о средствах, способных его обеспечить. Отнеслась я к этому с полным пониманием, сочувственно. Жизнь продолжается. И жить надо всем, кто имеет на это право.

* * *

– Жить каждый имеет право, – тихо и опасливо, оттого что приходится противоречить, проговорил Стихарь.

– Ты полагаешь? – Виктор Сергеевич, против ожиданий, остался по-прежнему невозмутимым. – Н-да. Ну, ладно. Не каждый в наше время придерживается подобных убеждений.

Не было у Женечки никаких убеждений, а про право на жизнь он упомянул после разноса, устроенного ему Виктором Сергеевичем за неловкую попытку воспользоваться помощью уголовщины для добывания собачьего корма из городских моргов по старой цене. И ляпнул такое в оправдание выставленных бандитами требований. Как-то не так все получилось, не к месту вроде и не совсем ловко. Женечка и сам это почувствовал и по реакции хозяина понял. Позабавила Виктора Сергеевича неуклюжая стихаревская фраза.

– Пусть так, – Щипачев даже улыбку изобразил, только что-то нехорошо стало на душе Стихаря от такой гримасы. – К сожалению, не каждый имеет право на хорошую жизнь. Хорошую жизнь нужно зарабатывать, Евгений, а зарабатывать надо уметь, надо иметь для этого способности, как минимум. Согласен?

Еще бы не согласен Стихарь с хозяином-то! Он готов был согласиться со всем, лишь бы эта философия не закончилась выводом, что Женечке отныне хорошая жизнь больше не светит ни из какого окна его «Лендровера».

– Я вот к чему напрягаю таким образом твои извилины, Евгений...

Щипачев вышел из кабинки душа, поскользнулся на кафельном полу, придержался за стену и чертыхнулся вполголоса. Стихарь дернулся было его поддержать, но опоздал и едва не растянулся сам.

– Гротеск! – пробормотал Виктор Сергеевич, покосившись на фигуру опричника, превшего в своем зимнем, кожано-спортивном одеянии при этакой-то жаре.

Женечка смотрел на хозяина, на его сухое, по-молодому мускулистое тело и прикидывал – как сильно можно получить по морде от такого мужика.

– После случая с черепом, – Щипачев протянул руку за полотенцем, а получив его, перебросил через плечо и встал, уперев руки в бока, – ты понимаешь... меня обеспокоили люди Трегубова. Помнится, я одно время подумывал заменить его тобой. Так и поступим. На время! – возвысил он голос, видя, какое огорчение проступило на лице Женечки. – Поживешь недельку на псарне, наведешь там порядок. А первые двое-трое суток вообще оттуда выезжать не смей. Трегубов тебе мешать не будет. Но смотри, Стихарев-Кутузов, если будешь чрезмерно груб с людьми, я, сообразуясь, свои выводы сделаю.