Онлайн книга «Запоздалая оттепель»
Он часто рассматривал ее. Откровенно и нахально. Исподтишка, украдкой, искоса. Он никогда не предполагал, что увидит ее совсем голую до того, как овладеет бабой. Свою Настю видел в ванне мельком. Когда та мылась. Да и то два или три раза за все годы. Жена спала в ночной рубашке. А переодевалась в своей комнате. Шурка даже не смутилась. Но куда Насте до этой? Королева! Кузьма лежал, не веря самому себе. «Нет! Это сон! Не может быть, чтоб сама!» — погладил Шурку по бедру. Та прикинулась, что не заметила. Кузьма коснулся еще раз. И диво! Никакого отпора… — Повернись! — скомандовала Шурка, окунув веник в кипяток. Кузьма медлил. И все ж лег на спину. Баба словно ничего не замечала. — Шурка! За что мучаешь? — не выдержал мужик. — Терпи! Еще немного! — взяла другой веник и принялась похлестывать, но не больно, щадяще. Нет, не веник, не кипяток жгли… Кузьма смотрел на раскрасневшиеся камни в печи. Шурка сбрызнула их квасом. И снова принялась за Кузьму. — Шурка! Не могу! — хотел встать, но баба удержала его на полке: — Лежи! — Мучительница! Погоди вот! Дай встану! Я тебе за все свои муки! — попытался слезть с полка, но баба опередила и не отпустила. — Лежи! Еще не все! — Шурка! — вскочил резко, неожиданно. Прижал к себе бабу накрепко. — Ну, спробуй, вырвись! — целовал лицо, шею, плечи, грудь. Подхватил на руки. — Кузьма, милый, нельзя в бане! Дома можно. Тут — нет! — Дома можно? — спросил, не веря услышанному. — Скоро воротимся. Подожди! — Смотри, ловлю на слове! — облился холодной водой из ушата. Тут же успокоился. Кузьма вошел в дом раньше Шурки, в расстегнутой рубашке, с полотенцем на шее. Ни малейшей усталости в теле, на душе все легко и прозрачно. Плечи не сутулятся, ноги — хоть сейчас в пляс. У мужика уже много лет не было такого настроения. Он открыл двери в дом. И чертыхнулся… За столом, расположившись удобно, по-хозяйски, пил чай Яков. Кузьма, едва увидел его, понял: не с добра приехал в ночь. — Эх, Яшка, как некстати тебя принесло, — досадно поморщился Кузьма. — Так вы в бане были? Вот не знал! Жалко! Вместе б все попарились! — огорчился тот. Кузьма покраснел до макушки, подумав свое: «Только тебя там и не хватало!» — Где Санька застряла? — ерзнул Яков, нетерпеливо глянув на часы. — В бане прибирается. Скоро будет. — Увожу я от тебя Саньку. К старшей сестре. Захворала. А присмотреть некому. Пусть с ней побудет недельку. А я тебе из стардома еду привозить буду… — А хозяйство на кого? — Привезу кого-нибудь из старушек. Кто пожелает. Иль соседку уговорю приглядеть. Другого выхода нет… — Слушай, Яков, может старушку к сеструхе отправить? Я с Шуркой свыкся. — Не могу, Кузьма. Сестра слишком серьезно больна. Старуха не справится. И не выдержит. Тут родной человек нужен. Свой. Пойми правильно. У нее рак. Она последние дни доживает. Нельзя ей на чужих руках умирать. Такого в нашей семье не было никогда. — За что так наказываешь? — простонал Кузьма, не сумев скрыть досаду. Яков вздохнул, развел руками. — Болезнь не спрашивает. Горе и радость входят в дома, не считаясь с нами. У меня тоже нет иного выхода. Шурка вошла в дом веселая, улыбчивая. Завидев брата, насторожилась: — Что стряслось? Узнав, в чем дело, погрустнела. Глянула на Кузьму с мольбой. То ли просила подождать ее, то ли хотела, чтобы отговорил Якова увозить к сестре. Собиралась Шурка медленно, неохотно. Словно ждала чуда, которое сорвет отъезд. Но его не случилось. Вздыхая, шаркая ногами, вышла она из дома следом за Яшкой. А Кузьма, со сцепленными кулаками, снова остался один. Уже утром пришла в дом соседка. Управилась с хозяйством. Молча, ничего не говоря и не спросив, ушла. А Кузьма взялся за работу. Обил весь дом снаружи доской. Покрасил ее в небесно-голубой цвет. Покрыл крышу шифером. Заменил ступени крыльца и, поставив перила, покрасил. Утеплил входные двери. Кузьма еще в день отъезда Шурки решил, что ремонтом дома изнутри он займется по возращении хозяйки. Но приехал Яков. Оглядел дом изумленно. Обошел его со всех сторон. Засыпал благодарностями. И, вернувшись, сказал: — У тебя в запасе еще неделя. Хочешь, вернись домой. Или к своим. А можешь здесь пожить. Отдохни! — Когда Александра вернется? — спросил Кузьма глухо. — Это не от нас… Может, завтра все закончится, а может, через месяц… Конечно, Алена обречена. Но ведь своя… Кто еще ей поможет? Кузьма решил остаться у Шурки. Перестелил полы, подбил потолок фигурной рейкой, закрепил перегородку. Все покрасил. И, помывшись в бане в одиночку, решил выспаться перед возвращением в стардом. «Шурка моя! Ну почему нас завсегда отнимают друг у дружки? Почему мешают нам? Ведь ты такая!..» — вспомнил ее нагую в бане. И стало обидно, что жизнь все время ставит им подножки, словно испытывая на прочность обоих. Он вошел в ее спальню. Здесь было тихо и уютно. Казалось, ничто не могло нарушить покоя хозяйки. Жила она трудно, однообразно, неспешно. А едва наметилась перемена, судьба снова посмеялась над обоими. Кузьма спал в эту ночь особо крепко. Во сне явилась Шурка, какой была в бане. Он потянулся к ней. Но баба выдернула из-за печки кочергу, замахнулась, заорав: — Пшел вон, паскудный козел! Мужик даже проснулся. Огляделся вокруг. Никого. Мерно отбивают время ходики. Рассвет заглядывает в окно. «Пора!» — встает Кузьма. Наскоро умывшись, оделся. И через пяток минут уже вышел за ворота дома. В стардоме, едва Кузьма появился, старухи зашептались. Вздумали зазвать его на посиделки — вечерний чай. Больше всех старалась Глафира. Она решила доказать всем, что имеет еще в заначнике сухой порох, сумеет завлечь Кузьму. И назло всем выйдет за него замуж. Она поспорила с некоторыми, что через две недели Кузьма будет виться барбосом у ее ног. Глафира даже косметичку навестила. Потом ей сделали прическу в парикмахерской. На маникюр не пожалела. Нарядилась в вишневое бархатное платье с глубоким вырезом. Надела колье. И пошла пригласить Кузьму на чай от имени всех женских особ стардома. Кузьма, увидев Глафиру, невольно удивился. «С чего это она вырядилась, как на собственные похороны? Ишь платье с вырезом! А глянь туды, единые морщины! Заместо сисек — порожние наволочки! Хоть бы прикрыла этот срам!» — подумал невольно и приметил в открытом разрезе платья ногу бабы. Морщинистая, худая, мосластая… — Глафир! У тебя подол порвался. Иди зашей его! — показал на заголившуюся ногу. |