Онлайн книга «Чтиво»
|
– Ох, не допрашивай меня, не мучай. Я тебя ревную. В ту ночь… – Ничего не было. Она напилась, вот и все. – А почему ты ее убил? Я остолбенел: – Ты думаешь, я мог это сделать? Она повернула голову в сторону беспредельной тьмы мастерской-лабиринта. – Знаешь, я в детстве была лунатичкой. Просыпалась в другой комнате, например за креслом. Не знаю, что со мной творилось ночами. Куда я шла, что по дороге делала, как и почему оказывалась в новом месте. – Зачем ты мне это говоришь? Я опять увидел прямо перед собой, очень близко ее глаза, как будто слегка поблекшие от усталости. Она улыбнулась потрясающе красивой улыбкой. Наверно, мне это снится, подумал я. Сон – лучшее объяснение тому, во что трудно поверить. – Чтобы тебя успокоить. Чтобы снять постоянное напряжение. Как ты можешь так жить? – Да, я постоянно живу в напряжении, хотя чаще всего без причины. Я смотрел на ее грудь, и это доставляло мне почти болезненное наслаждение. Она проследила за моим взглядом. – Почему у тебя такая идеально округлая грудь? – А это хорошо или плохо? – Во всяком случае поразительно. Ты хоть знаешь, какая ты красивая? Она внезапно рассмеялась, притянула мое лицо и поцеловала в губы. – Спасибо, – сказала. – Ты ведешь себя как американка. – А откуда ты знаешь, как себя ведут американки? – Догадываюсь. Она помолчала, глядя в потолок, скрытый ночью. – Я несколько лет прожила в Америке. У отца. – Слушай, я могу тебе верить? – Если хочешь, можешь. Вдруг загремели выстрелы, кто-то кричал в той стороне, где была река. – Тогда, по крайней мере, скажи, как тебя зовут. – Разве без этого нельзя обойтись? Пусть будет как есть. – Может, ты стесняешься своего имени? – Возможно. – Придумаем тебе понос. – Зачем. Меня зовут Люба. – Люба? Странное имя. Уменьшительное? – Нет. Полное. Это отец придумал. – А чем занимался твой отец? – Ох, он был юрист. Тебе обязательно нужно меня мучить? Ты ужасно подозрительный. – Да, я подозрительный. И одновременно наивный. Это мои особые приметы. – Я тебя знаю тысячу лет. Однажды даже тебе подмигнула, но ты не заметил, потому что разговаривал сам с собой. И это мне тоже понравилось. Я вдруг подумал, что все не так уж плохо. Провел ладонью по ее груди, а она, с рассыпавшимися вокруг лица волосами, похожая на самую обыкновенную икону, нет, не обыкновенную, а такую, какой еще никто не написал, улыбнулась, и мне ужасно захотелось крикнуть, крикнуть так, чтобы услышали на другом берегу Вислы. И я опять стал ее ласкать, а она говорила: «Ну ладно, ладно, ты уже себя показал», – и так мы заснули, ничем не укрытые, прижавшиеся друг к другу, как муж и жена. Разбудили меня голоса толпы – опять какое-то сборище или демонстрация. Я с удивлением смотрел на незнакомые черные стены и редкий лес деревянных балок, нестройными рядами убегающих в темноту, сквозь которую робко пробивался рассвет. Затем увидел над собой окно, а за ним стайку голубей, воркующих около водосточной трубы. Одни что-то искали в жестяном желобе, другие чистили перья или сцеплялись клювами, то ли ссорясь, то ли милуясь. Я опустил глаза и увидел – но не рядом с собой, а чуть поодаль – спящую Любу. Сверху лежало какое-то покрывало или пестрое лоскутное одеяло. Она вставала ночью, чтобы нас укрыть, подумал я. Как она красиво спит. Я ждал затаив дыхание, что она застонет во сне или шмыгнет носом и от этого станет чуточку более простой и обыденной. Но она спала, как птица, то есть так, как по нашим представлениям должны спать птицы. Розовая серость, а точнее, легкая розовая тень лежала на ее щеках, длиннющие ресницы не шевелились, губы были слегка приоткрыты, будто у этой молодой, хотя на самом деле не такой уж и молодой женщины застряла под языком конфетка. Я смотрел на нее с неким подобием гордости, но и со страхом. Чересчур красива она была, чересчур необычайна для меня, для моей судьбы и дикой ситуации, в которую я попал. Я коснулся ее волос и снова испытал потрясение. Они были и холодные, как весенние травы, и теплые, как осенние колосья, тонкие и жесткие, живые и неживые, вызывающие необъяснимую тревогу, странные перебои сердца, безудержное желание завладеть этой девушкой, этой женщиной навсегда. Она открыла один глаз. В нем немедленно отразился восход солнца, да, полностью восход солнца, хотя это и кажется невозможным. Я увидел весь ежедневный ритуал пробуждения дня в ее еще спящем зрачке. – Что случилось? – шепотом спросила она. – Ничего. Я проснулся и на тебя смотрю. – Ох, не люблю, чтобы на меня смотрели, когда я сплю. – Да ведь ты спишь так красиво, как никто на свете. Она улыбнулась и прикрыла ресницами глаза. – Лежи, – шепнула. – Еще есть время. – Не могу. Я думаю о твоей сестре. – О какой сестре? – О Вере. Ты сама мне вчера рассказывала. – Рассказывала. Ах, да. Успокойся, спи. – Не могу успокоиться. Я долго ждал, но она молчала. – Не хочешь о ней говорить? Она ответила не сразу. – Ох, это очень сложно. Она носила в себе смерть. – А твоя мать? Она поправила на себе одеяло. – Матери нет в живых. Я совсем растерялся. Она убегала в сон, пряталась в сне. Чем больше проясняется эта неразбериха, тем меньше я что-либо понимаю. Но она реальная. Вот, лежит рядом и уже от меня уплывает, уже оттолкнулась от берега яви, исчезает в облаках видений и предчувствий, куда мне путь заказан. Может быть, новый день, что приближается из моих родных краев, может быть, этот день принесет разгадку. Вздохнув, я лег на спину. Возможно, ради нее стоит отправиться в ад, подумал. Но хватит ли у меня сил дойти. Пробили часы на башне Замка. Я не считал ударов, хотя их было немного. Послышалось приглушенное и, кажется, далекое пение женского хора. Да, где-то здесь тоже есть монастырь. И я вдруг позавидовал всем монахам и монахиням мира. Надо встать и идти. Куда. Куда глаза глядят. По телу опять пробежала дрожь. Я коснулся рукою лба. Прохладный. Это не лихорадка и не утренний холод. Я педант. Люблю порядок. Но на этом свете порядка нет. Мне много лет внушали, что существуют иерархия, логика и здравый смысл. Но всю жизнь я живу среди хаоса. Хаос мыслей, моральных принципов, чувств. А, какое мне до всего этого дело. Надо силком заставить себя заснуть. |