Онлайн книга «Арарат»
|
Весь Манхэттен сияет; здесь – другое кино: все вокруг засыпает, ночь настала давно. Я в последнее время все не слажу со сном: это тяжкое бремя — плавать в мире ином. Словно кто-то мешает мне уснуть хоть на миг — или в сон погружает, чтоб я вновь не возник. Этот кто-то мехами распирает мне грудь — или топит, как в яме, не давая вздохнуть. Мне приходится встать и с отвращеньем курить, вспоминать чьи-то стати, чтобы плоть подбодрить, чтобы сгинула темень под напором огня, чтобы немощи демон отлетел от меня, прежде чем лягу снова, в сновиденье уйду — и заветное слово для посланья найду. А сейчас ты в постели, но твой сон неглубок, шепчешь ты: неужели я б поменьше не мог никотином травиться? Ведь нельзя же вот так… Тебе снится больница, где отца мучил рак. Ну а я наблюдаю за своим малышом и от нежности таю — до чего ж он смешон! Вот он вздрогнул: пичуга села рядом в траву, но сильнее испуга — все познать наяву. Он смеется, лопочет, ковыляет ей вслед; он поймать ее хочет — почему бы и нет? Удивленье мальчишки тем полней и сильней, что по собственной книжке он знаком уже с ней. Мир как будто творится, и в нем созданы лишь эта первая птица, этот первый малыш. До сих пор не уснула наверху твоя мать. Птица прочь упорхнула, ливень хлынул опять. – Как красиво, – сказала Донна. – Это про твоего малыша, да? Про Петю? – Да, – сказал Сурков. Ты, должно быть, читала, и подробней меня, как скрипачка пропала, скажем, третьего дня: в «Метрополитэн» это было совершено в перерыве балета «Мисс Жюли», где полно сцен насилья, маньяков — превосходный балет! (До чего ж одинаков эротический бред…) Она вышла за сцену, и напал на нее Призрак Оперы; пену испуская, белье он сорвал с нее тут же, распалился, вспотел — и, связав ее туже, сделал все, что хотел. А потом тело в шахту вентиляции он бросил и – шагу, шагу! — испарился, пардон. А в Берлинском балете шел еще «Идиот»… Кто за это в ответе, с псами ночь напролет весь театр изучали, замарались в пыли, но, к великой печали, никого не нашли. След хвостом заметая, он ушел далеко, почему-то считая: быть скрипачкой легко. Человеком обычным трудно быть в наши дни… Но мы шеи набычим и – попробуй согни! Ты мне так помогаешь устоять пред концом — тем, что путь пролагаешь в камне честным резцом. Я тебе благодарен — рассказал твой листок: не пристал к прочим тварям только единорог; сорок дней он сражался вне ковчега, один; но не струсил, не сжался — сам себе господин. Пусть других, кто умнее, приютил Арарат, — его участь честнее и достойней стократ. Пусть я не из эзопов, но додуматься смог: век кровавых потопов увенчал его рог. Если так, то, наверно, будет проблеск в судьбе. Я за это безмерно благодарен тебе. Сурков умолк. Его слушательница ничего не сказала, продолжая со склоненной головой стоять над кофейником. Он подошел к ней, обвил руками, слегка притянул к себе и поцеловал ее волосы. – Спасибо, – сказала она мягко. – Чудесный подарок. Кофе был готов, и они вернулись в комнату. Быстро выпив свою чашку, Виктор заявил, что это был незабываемый день. Донна сказала, что утром он может спать сколько ему угодно; Григор поднялся на ноги, обменялся с русским теплым рукопожатием и пообещал зайти за ним в воскресенье утром, чтобы вместе пойти в армянскую церковь. Сурков, непроизвольно пустив ветер, сказал: «Прошу прощения» – и попытался как можно ровнее пройти через комнату к двери. В туалете он хмыкнул, покачиваясь над унитазом. Он был пьян, но чувствовал себя хорошо. Вернувшееся здоровье наполняло его радостью. – Одна страна на свете что-то значит – здоровьем называется она, – произнес он, обращаясь к изгибающейся струйке бледной мочи, после чего громко рассмеялся. Одна беда – было слишком жарко. Ему, однако, не хотелось просить Донну отключить отопление. В спальне было еще жарче. Он отодвинул шторы, чтобы открыть окно, но запоры оказались ему незнакомы, и он оставил попытки с ними разобраться. Окно лучше и не открывать: они на седьмом этаже, а он иногда ходит во сне. Он неуклюже разделся и с довольным вздохом растянулся голым на прохладных простынях. Казалось, с тех пор, как он был в постели, прошел не один день. Он был уверен, что этой ночью не будет страдать от проблем с дыханием, обычно мучивших его перед сном. Опьянение всегда достаточно его расслабляло, утихомиривая этого демона. Он закурил последнюю перед сном сигарету и удовлетворенно оперся на локоть, медленно выпуская дым и не управляя ходом мыслей. Если Таня решит покончить с нашими отношениями, думал он, смогу ли я это пережить? Что ж, придется. Если бы только я мог смыть с себя все, словно библейским потопом, – тогда, уверен, у нас бы что-нибудь да получилось; но при том раскладе, что есть… Это должно произойти с той, кого никогда не знал прежде, с молодой, живущей на другом континенте… Он слышал приглушенный шум голосов – Донна говорила с Григором. Что за игра происходит между ними? Завтра он спросит у Донны напрямик. Он загасил сигарету в блюдце, выключил свет и устроился спать, кряхтя от блаженства. Мысли его куда-то уплыли и потерялись. Когда он открыл глаза, свет из-под двери уже не пробивался; тишина была полной. Ушел ли Григор? Он, вне сомнения, не слышал, чтобы тот уходил. Наверное, он в постели с Донной. Наверное, он сейчас рядом, по ту сторону коридора, и дерет Донну, как черт. Приятная дрожь пробежала по телу Суркова при мысли о том, что он счел само собой разумеющимся и что сильно его возбудило. |