Онлайн книга «Арарат»
|
Врач же, с его поблескивающим пенсне, весьма весел. Он, однако, укоряет меня в том, что я продолжаю писать; мне следует спать, отдыхать. Он подозревает, что я потихоньку опять склоняюсь к депрессии. Прекратить писать невозможно, говорю я ему. Он читает отрывок о Симби и спрашивает: почему, если я так ненавижу женщин, я вообще когда-либо женился. Наоборот, говорю я, я люблю их. Но их любви немного побаиваюсь, потому что мне не нравится молоко. Я женился на Наталье, потому что она, единственная из всех женщин, меня не любила. Она одна не восторгалась моей поэзией. «Мне скучно от твоих стихов, Пушкин», – сказала она однажды. – Вы себе не представляете, какой музыкой это для меня прозвучало, – продолжал я. – Наталья желает лишь приятно проводить время, носить красивую одежду, доводя меня до нищеты, и ходить на балы. В голове у нее нет ни единой мысли, и это тоже драгоценно. Какое восхитительное отличие от всех остальных женщин с их серьезными, продуманными письмами и суждениями! Кроме того, Наталья красива, как Нева, и я от нее никогда не устаю. Сестра ее, Александра, невзрачна, к тому же она косит. Она любит и мои стихи, и меня. А еще она, в отличие от сестры, очень чувственна, и от случая к случаю я ей вставляю. Вставлять ей, доктор, одно удовольствие, но куда большее удовольствие – смотреть на Наталью. Охваченный дрожью, уже после полудня, я встаю и одеваюсь, сижу какое-то время на палубе. Туман рассеялся. Погода бодрит, но слишком уж холодно. Я возвращаюсь в каюту и наливаю себе стакан горячего чаю. Уже стемнело, когда Наталья вернулась с бала. Тихонько сняв накидку, она, очевидно, хотела раздеться, не беспокоя меня, но я с трудом поднялся с койки. – Весело было? – спросил я ее. – Все было прекрасно, Пушкин. Но было бы еще лучше, если бы ты смог туда поехать. Бедное дитя, как она старается говорить правильные вещи. – Да, мне тоже очень жаль. Досадно, что и Дантес не смог быть там сегодня. Он составил бы тебе компанию. Она промолчала. Я слышал потрескивание гребня, ныряющего в ее такие прекрасные, такие длинные светло-каштановые волосы. Затем она, с той же легкостью, что и я, проговорила: – Нет, на самом деле он приезжал. Пробыл там с час. Сквозь меня потоком прошла волнующая боль. Я закурил сигарету (хотя после предыдущей полчаса еще не миновали) и почувствовал, как дрожат пальцы. – Он танцевал с тобой? – Нет, разумеется! Как тебе в голову такое пришло? Я почувствовал облегчение и разочарование. – А почему бы и нет? Вполне могла бы с ним потанцевать. Я тебе доверяю. Ее гребень продолжал потрескивать, проходя сквозь волосы. – Только не после того, как он себя вел: не давал мне проходу, расстраивал тебя, всем своим видом как будто пытался заставить окружающих подумать, будто между нами что-то есть. Я постаралась держаться от него подальше. – Вряд ли ему это понравилось. – Ну да, опять пялил на меня глаза. Уж этот его трагический взгляд побитой собаки! Она принялась раздеваться. Тело ее никогда не переставало меня волновать. Ее груди были такими, каким я воображал себе Арарат. Я коснулся ее руки, когда она проходила мимо, направляясь к гардеробу. – Я устала, Пушкин, – сказала она. – Просто полежи рядом пару минут. Ее вздох выдавал раздражение, но она скользнула под простыню и улеглась рядом. У меня начался один из приступов дрожи, однако ее плоть не давала мне тепла. Я целовал ее, а ее губы, как обычно, оставались холодны и безответны. – Сколько раз целовал тебя он? – спросил я. Я непроизвольно глотнул, зная, что она терпеть не может подобных разговоров, но будучи не в силах удержаться. – Я же сказала, мы даже почти не говорили. – Нет, я имею в виду – прежде. – Ох, да не помню я! – Должна же хоть приблизительно. В раздражении она отодвинула свои губы от моих. – Я не могу помнить такие дурацкие подробности. Какое это имеет значение? Не часто. Раза три-четыре, по-моему. – Раньше ты говорила, что только дважды. – Может быть, и так. Все зависит от того, что понимать под поцелуем. Я положил ладонь на ее левую грудь. – А сколько раз он трогал тебя вот здесь? Я снова непроизвольно глотнул. Она не ответила. Ее ноги оставались сомкнутыми, когда я провел рукою меж ними. Между бедер она была холодна, как русалка, и еще раз сказала, что очень устала. Но немного погодя она все же раскрылась, давая мне войти. Я двигался в ней в такт скрипучему раскачиванию корабля. Она оставалась холодной как камень, и я был рад этому. – Ты уверена, что он ни разу тебе не вставлял? – спросил я. Ответом было презрительное молчание. – Я чувствую его на твоих губах. – Чепуха. – Нутром чую. Ты знаешь это. Уверен, что он целовал тебя сегодня. Она ничего не сказала, и я повторил обвинение. – Что ты ко мне пристал? Что ты хочешь, чтобы я сказала? Ладно, так и быть: он меня целовал. На гребне ревности и радости я настолько потерял самообладание, что едва не кончил. Я вовремя спохватился и все-таки выпростался из нее. – Это всего лишь слова, – сказал я дрожащим голосом. – Нет, это правда, если хочешь знать. Он танцевал со мной и целовал меня. – Ты имеешь в виду – в щечку, по-братски? – Нет, в губы. И долго. – Надеюсь… надеюсь, твои губы были закрыты… – Нет, я их раскрыла! – Он целовал тебя у всех на виду? – Да. Ему безразлично, знает ли кто о том, что он меня любит. – И тебе это было безразлично? – Да, и мне. – Потому что ты любишь его? – Да. Потому что я люблю его. Безумно, если желаешь знать. Я трепетал от радости. Впервые я добился от нее правды. Я вошел в нее яростным толчком, желая разорвать ее пополам – лгунью! Шлюху! Но она оставалась спокойной. – А ты хотела бы, чтобы это он сейчас тебе вдувал? – Да, очень хотела бы, чтобы это был он. – И тогда бы ты не была такой безответной? – Нет… О нет! – А он вдувал тебе или нет? – Нет. Я был зол на нее, она меня разочаровала, хоть я и вздохнул с облегчением, потому что ее голос звучал правдиво. Она добавила: – Но он хочет. Сегодня я ему сказала, что была бы не прочь, когда бы не супружеский обет. – Я разрешаю, – сказал я. – И хочу этого. В следующий раз соглашайся. |