Книга Белладонна, страница 104 – Карен Молинэ

С минуту Гай молчит, потом не выдерживает.

— Мне известно, что ты — Белладонна, — говорит он.

— Ты уже однажды пытался… — произносит она упавшим голосом.

— Не могу в точности вспомнить, когда я окончательно убедился в этом, только я знаю, ты — Белладонна, — продолжает он, не обращая внимания на ее слова. — Дело не только в твоих зеленых глазах, хотя они, конечно, самые необыкновенные в мире. И не в том, что ты жила в Нью-Йорке, и у тебя есть средства для такого грандиозного дела. И не в том, что Брайони рассказывала о своем ирландском волкодаве Дромеди, что в детских устах звучит весьма похоже на Андромеду. Ты выдаешь себя своими движениями, своей манерой вскидывать голову, когда слушаешь. Наверное, именно так ты выслушивала всех женщин, которые приходили к тебе за помощью.

— Ты не понимаешь, о чем говоришь, — бормочет она.

— Может, и не понимаю. Но самое неопровержимое доказательство я получил несколько недель назад, когда вдруг установилась жара. Я только что проснулся после дневного отдыха и спустился вниз. Ты сидела на веранде и обмахивалась веером. Увидев меня, ты его захлопнула. На свете только одна женщина захлопывает веер с таким характерным щелчком.

— Значит, меня разоблачил веер? — язвительно спрашивает она.

— Я знаю, ты не станешь мне лгать, — грустно произносит он.

— Гай, я не хочу лгать тебе, — говорит она. — И никогда не лгала.

— Ты можешь посмотреть мне в глаза и сказать, что ты не Белладонна?

Она смотрит на Гая и видит в его глазах лишь обволакивающую нежность, к которой примешивается страх — вдруг она убежит и больше никогда не вернется? Она открывает рот, хочет что-то сказать, но не может произнести ни слова.

Она уже сидела однажды вот так, потеряв дар речи. В Бельгии. Когда мы впервые встретились, когда она…

Гай встает и подходит ближе, потом опускается перед ней на колени.

— Клянусь честью, я не скажу ни одной живой душе, — обещает он.

— Встань, — просит она. — Мне невыносимо видеть тебя на коленях.

Но он не двигается, и она уже не может совладать со своими руками, с теми самыми руками, которые в отчаянии захлопывали веер. Она проводит пальцами по подбородку Гая, и от этого прикосновения, такого неожиданного, его глаза наполняются слезами.

— Что с тобой случилось? — спрашивает он, зная, что ответа ждать не стоит. — Разреши, я тебе помогу. Пожалуйста. Прошу тебя, впусти меня в свою душу.

— Я никогда не разрешала этого Леандро, — говорит она Гаю, будто в забытьи. — Никогда не впускала его в душу и за это не могу себя простить. Потому что я ничего не смогла дать ему, не смогла быть ему женой, любить его истинной любовью, так, как положено женщине любить мужчину. — Ее голос дрожит и прерывается. — Не смогла, даже после всего, что он для меня сделал. Хотя он спас и меня, и Брайони, и любил меня, и помог мне понять, и…

Я по-другому не умею. Это слишком глубоко во мне, не вытравишь.

Ее голос доносится будто из потустороннего мира.

— Гай, я не умею прикасаться к мужчине, целовать мужчину, — говорит она. — Это звучит чудовищно. Уже двадцать лет я не прикасалась к мужчине и не целовала, не целовала по-настоящему, всерьез, потому что мне этого не хотелось. Двадцать лет. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Он медленно качает головой, из глаз по щекам текут слезы. Ее пальцы все еще лежат у него на лице, и она вытирает слезы с той же нежностью, с какой Аннабет вытирала слезы Маттео, когда он думал, что она уйдет навсегда.

— Я люблю тебя, — шепчет он. — Я не хочу…

Она склоняется и целует его так внезапно, так горячо, что он думает, будто ему это снится. Он обнимает ее, целует в ответ, пока у нее не перехватывает дыхание. Тогда она отстраняется, и он видит, что она дрожит всем телом.

— Что я сделала? Я так не могу, — шепчет она. — Я не могу так с тобой.

— Не уходи…

— Я не могу этого, понимаешь ты или нет? Не могу, не могу, не могу…

Гай боится пошевелиться.

— Мне нужен Томазино, — говорит она. В ее голосе нарастает паника. — Мне нужен он, скорее.

— Я его найду. — Гай до сих пор страшится того, что случилось в прошлый раз, после его признания в любви. Тогда ему тоже пришлось идти искать меня. — Подожди здесь, я его разыщу. Пообещай, что никуда не уйдешь.

Белладонна смотрит на него, в ее широко раскрытых глазах стоит мольба, и он поспешно уходит. Надо сказать, я его ждал, так что возвращаемся мы через минуту.

— В библиотеке, — тусклым голосом говорит она. — В Библии Помпадур.

Я тотчас же понимаю, о чем она говорит. Ну и умница моя дорогая Белладонна. Библия — это последняя книга, куда бы я заглянул в поисках. Со всех ног я бегу к книжным полкам, карабкаюсь по библиотечной лестнице и спешу обратно. Гай протягивает ей бокал, она с жадностью пьет.

Мне не нужен бокал. Меня спасет только целая винокурня.

Она жестом указывает на Гая.

— Certo? — спрашиваю я.

— Дай ему, — без выражения произносит она и поднимается. — Тогда он поймет. — Она смотрит на Гая, но уже не видит ни его, ни меня, ни этого дома. И вдруг мне делается очень страшно. Я не могу оставить ее одну, ее нельзя оставлять. Я нажимаю сигнальную кнопку у камина, и через минуту торопливо вбегает Орландо.

— Будь добр, проводи Контессу в ее комнату, — говорю я, сохраняя идеально светский тон.

— С удовольствием, — говорит он, понимая, что я объясню все, как только смогу. В первую очередь мне нужно позвонить в Нью-Йорк, Маттео. Пусть бросает все свои дела и немедленно приезжает сюда. А Гай тем временем прижимает Библию Помпадур к груди и озирается в полном замешательстве. Всего минуту назад женщина, которую он любит, страстно целовала его, а теперь она словно растаяла в воздухе у него на глазах.

— Томазино, помогите, — говорит Гай и бессильно опускается в кресло.

— Это дневник, — поясняю я, с трудом сдерживая дрожь в голосе. Наливаю себе бокал, больше расплескав — так трясутся мои руки. Я не видел этого дневника с тех самых пор, как своими руками втайне переписал его по ее просьбе в том доме, в Бельгии. — Спрятан внутри.

— Она сама его написала?

— Да. И попросила меня переписать его, чтобы стало разборчиво, но я не изменил ни слова. Он написан от третьего лица. Иначе было нельзя. Сами поймете. — Я уже допил бокал и наливаю себе еще один. — Больше я вам ничего не скажу, только одно: этот дневник не читал никто, кроме меня. Самое худшее я рассказал брату. Она дала дневник Леандро в Ка-д-Оро, молила его прочитать, но он отказался.

Гай, бледный и измученный, проводит пальцами по гладкому переплету Библии Помпадур. Интересно, считает ли он меня мелодраматичным? Сейчас во мне нет никакой мелодраматичности.