Книга Три заповеди Люцифера, страница 50 – Александр Овчаренко

— Эта ночь будет для меня счастливой! — радостно улыбнулся поэт. — Часы в вашей гостиной не успеют отбить полночь, как я положу к вашим ногам красную розу.

С этими словами он надел свой знаменитый меховой картуз, отороченный мехом полярной нерпы, и скрылся в ночной тьме.

1 января в полдень слуги выловили из трещины между льдинами красную розу и отороченный мехом полярной нерпы картуз. Весь высший свет Петербурга испытал шок! Юный гений погиб из-за нелепого каприза легкомысленной прелестницы. Сама же Полина, как ни в чём не бывало, кружилась возле нарядной ёлки, шутила, и была необычайно оживлена. Родители Полины терялись в догадках и не знали, что делать. Поведение любимой дочери мало было назвать моветоном, в её легкомыслии было что-то пугающее и неестественное, как неестественным и обманчивым бывает румянец на щеках больного чахоткой. Так неестественно девушка вела себя ровно девять дней. К исходу девятых суток Полина потеряла интерес к окружающим, стала молчаливой и задумчивой, словно прислушивалась к себе. До глубокой ночи она бродила по комнатам, и как только часы пробили полночь, кликнула слуг.

— Одеваться! — велела девушка. — Я еду на бал!

— Позволь спросить тебя, душа моя, кто же сегодня даёт бал, и по какому поводу? — удивилась мать девушки.

— Неужели во всём Петербурге сегодня нет ни одного бала! — раздражённо произнесла Полина. — Я устала находиться в одиночестве! Я желаю непременно ехать на бал! Мне нужно общество, я желаю общаться с людьми!

— Вздор! — сердито произнёс Николай Апполинарьевич. — Незамужней девушке не полагается ездить на увеселительные вечера без сопровождения родителей. Так что извольте оставаться в своей комнате!

После чего Кучинский приказал слугам запереть все двери в особняке и не выпускать в город никого до самого утра.

— Вы не посмеете! — стала кричать Полина и как безумная биться в закрытые двери. — Я хочу к людям! Мне нужно много, много людей!

Испуганные родители вызвали доктора, который дал девушке успокоительных капель, а её поведение объяснил нервным срывом, связанным с трагической гибелью ухажёра.

С той поры прошёл год. Полина оправилась от своей болезни, но по Петербургу потянулся слух, что всех, кто попадает под обаяние юной госпожи Кучинской, ждёт неминуемая гибель.

— Действительно, рассказ твой, Василий, навевает печаль. Однако спешу заверить тебя, друг мой, что стрела насмешника Купидона, любителя посмеяться над глупыми влюблёнными, не коснётся моего сердца, и я не стану ухаживать за дочерью тайного советника, как бы прелестна она ни была.

О, сколько раз в подлунном мире звучали невыполнимые обещания! В этот рождественский вечер к пустым клятвам добавилась и моя. Как только я увидел Полину, душа моя потянулась к ней, как пьяница тянется дрожащей рукой к рюмке водки, напрочь забыв о данном обете воздержания. Она действительно была красива: васильковые глаза, видимо, достались ей в наследство от прабабушки, стать и гордая посадка головы — от отца, а милая улыбка и белокурые локоны — от матушки, которая и в свои сорок лет была чудо, как хороша. В лице Полины не было ничего демонического, и она не относилась к тому числу петербургских красавиц, которые взирают на окружающих свысока. Наоборот, девушка производила впечатление кроткого домашнего ребёнка, впервые попавшего во взрослый мир. Она улыбалась мне, как старому знакомому, и я ангажировал её несколько танцев подряд, чем вызывал явное неудовольствие Василия. Разгорячённые всеобщим весельем, мы лихо отплясывали с ней мазурку и пасадобль, польку и вальс. Наконец, уставшая, но довольная Полина предложила повременить с танцами и отдохнуть в зимнем саду.

Сад был устроен на славу: в самом центре журчал небольшой рукотворный фонтан, где-то в густых ветвях посвистывали невидимые птицы, а между кадками с вечнозелёными пальмами и огромными фикусами стояли лёгкие, плетённые из лозы скамеечки. Атмосфера располагала для любовного флирта и прочих легкомысленных удовольствий. Полина грациозно присела, и, откинувшись на спинку скамейки, с улыбкой попросила принести ей бокал крюшона. Я было бросился выполнять её просьбу, как в памяти мой неожиданно всплыла картина прошедших лет: летний вечер, беседка на берегу Волги, и девушка по имени Варенька просит принести меня парного молока. Я споткнулся на бегу и остановился.

— Что-то не так? — прозвенел девичий голосок.

— Нет, всё как раз так, как и должно быть, — ответил я неожиданно осипшим голосом. Я взял Полину за руку и привлёк к себе. Она не сопротивлялась, только тихо прошептала: «Нас могут увидеть! Будет большой конфуз»! Мне было всё равно. Я прижал её к груди и впился в сочные, почему-то пахнущие вишней губы.

То, что случилось потом, было для меня полной неожиданностью. Я уже упоминал о своём даре видеть людские души. В каком только виде они мне ни являлись! Порядочный с виду господин мог оказаться носителем малярийного комара или злобного шершня, а грязная и убогая нищенка хранит в груди нежную тонкокрылую бабочку или безобидную божью коровку.

К моему глубочайшему удивлению, госпожа Кучинская не имела ничего! Я словно открыл незнакомую дверь, за порогом которой оказалась пугающая пустота. Пустота жила своей непонятной жизнью. Я видел, как она чавкала во мраке и требовала всё новые и новые жертвы, и успокаивалась на время только тогда, когда заполнялась до краёв чужими слезами или чужим горем. Но самым лакомым кусочком для неё были людские страдания — мучительные и нескончаемые, закономерным финалом которых являлась смерть.

Полина, видимо, тоже что-то почувствовала, и резко отстранилась от меня.

— Кто Вы? — с испугом произнесла она и со страхом посмотрела на кончики пальцев, которыми мгновенье назад прикоснулась к губам. Её глаза заполнились ужасом, как если бы она увидела на подушечках своих холёных пальчиков кровь. — Зачем Вы здесь? Что Вам надо? — в испуге закричала она. — Прочь! Немедленно вон из моего дома! — взвизгнула она, и, попятившись, стремительно выбежала из зимнего сада.

Незамеченный никем, я вышел из зимнего сада и прошёл в гардеробную. Торопливо накинув на плечи свою студенческую шинель, я поспешно покинул дом господ Кучинских, и больше никогда не переступал его порога.

Это был первый и последний раз, когда человек опознал во мне Сборщика Душ. Точнее, не опознал, а всего лишь почувствовал. Бедная Полина не могла объяснить, что такое пугающее открылось её внутреннему взору, но мою тёмную сущность она поняла правильно. Да я был опасен, но не для неё. Сборщик Душ не может забрать то, чего нет. Пустота, которая заменяла Полине её бессмертную душу, была мне неподвластна.

Как человек ищущий и любопытный, я потратил все рождественские каникулы, но отыскал среди пыльных библиотечных фолиантов тоненькую брошюру немецкого психиатра Густава Гогенцойлера. Брошюра была издана на немецком языке, и её название в вольном переводе на русский звучало как «Голод души». Это было первое научно обоснованное доказательство существования так называемых «энергетических вампиров» — людей, которые поддерживают свой жизненный тонус за счёт чужих эмоций.